Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
времени, пока прилично будет воротиться из моего воображаемого
странствия, как вдруг сновидение, более отчетливое и многозначительное, чем
некогда придуманное мной, пробудило во мне те надежды, что я поселил в душе
милорда. Но стану называть его «сновидением», ибо события подтверждают —
то было знамение свыше... Великий Боже! Какой радостью мое возвращение
наполнит два тоскующих сердца! Какое счастье будет заключено для меня в
изъявлениях их признательности!
Во
за любовью сквозь все тяжкие испытания. Сердце терзала скорбь, дыхание
стеснялось в груди, и лишь услышав наконец, что он свободен и здоров,
смогла я глубоко и облегченно вздохнуть. Эссекс в бесчестье, в опасности, в
тюрьме... Я обвела взглядом мрачные стены, которые в последнее время
представлялись мне тюремными, потом, возведя глаза к небу, возблагодарила судьбу,
заключившую меня здесь, в неведении о бедствиях, знать о которых было бы
мне непереносимо. Ах, Эссекс! Что были враждебные стихии, полуночное
крушение, бесконечное долгое одиночество, грозная неопределенность, что я
так горестно оплакивала, в сравнении с мыслью увидеть тебя хоть на единый
миг во власти Елизаветы, хоть на единый миг в руках твоих недругов! И все
же твоя благородная душа являлась мне не омраченной даже этими
несчастьями; гордость, тщеславие и величие напрасно посягали на тебя: истинная и
высокая страсть билась неизменно в твоем сердце, собрав в единую
всеобъемлющую печаль те властные побуждения, что некогда направляли твою
разнообразную и неустанную деятельность на благо людей.
Но сейчас не время было предаваться восторженным мечтаниям. Леди Са-
утгемптон вернула меня к заботам настоящей минуты, и мы поспешили
сообщить Трейси, какое имя, какие отношения и обстоятельства почли мы
необходимым в интересах осторожности себе приписать, а также осведомили его
об имени, характере и положении хозяина замка. Едва успел он освоиться с
этими важными сведениями, как вернулся лэрд Дорнока без предупреждения
и в гневе, скрыть которого не пытался. Вид английского офицера несколько
умерил его негодование. Трейси, действуя как мы условились, назвал леди
Саутгемптон своей сестрой и с многочисленными изъявлениями
благодарности за гостеприимный кров, который хозяин так долго предоставлял нам,
предложил весьма значительное вознаграждение, которое у него, к счастью,
было предусмотрительно заготовлено. Пока шотландец оставался в
нерешительности, не зная, что отвечать, осторожный Трейси обернулся к нам и
голосом, не допускающим возражений, заявил, что ему придется держать ответ
перед королевой при малейшем промедлении, и потому мы должны быстро
проститься с друзьями и поспешить с отъездом в Англию. Эта решительная
речь усилила замешательство и неудовольствие, ясно читавшиеся в лице
нашего хозяина; однако отъезд наш оказался столь непредвиденным для него,
что, не в силах найти достаточный повод, чтобы задержать нас, он молчаливо
согласился.
Сердце мое ликовало при нежданном освобождении, и я готова была
отплыть в тот же миг, не считаясь ни с ветром, ни с приливом, но, так как
моряки сочли это невозможным, отъезд был отложен до утра. То ли
разнообразные события этого дня ускорили час, назначенный природой, то ли леди Саут-
гемптон, вопреки своим представлениям, дождалась его — я не знаю, но около
полуночи у нее начались родовые муки и страдания ее были столь тяжелы,
что едва не стоили ей жизни. К концу следующего дня она разрешилась
мертвым младенцем, и в долгом промедлении, которое было неизбежно вызвано
случившимся, мне приходилось утешаться мыслью о том, что подруга моя по
судьбе не оказалась безвременно разлучена со мной. Горе ее было столь
велико, что я вынуждена была заглушить свое, дабы не отягчить ее состояния.
Судьба, позолоченная лучом надежды, хотя бы с отдаленного края
горизонта, никогда не бывает непереносима. Присутствие Трейси и мысль о
возвращении в тот мир, с которым он казался нашим единственным связующим
звеном, скрасили для нас немало долгих, томительных часов, и утешение это
было отнюдь не лишним, ибо с момента появления Трейси лэрд Дорнока
сделался еще более угрюмым и непроницаемым, чем прежде... Себялюбие было
сутью его натуры. Рано наделенный ограниченной, но непререкаемой
властью, которая чаще порождает и взращивает тиранию, чем более широкое
поле деятельности, он до сей поры ни в ком не встречал противодействия. Разве
редко слепая страсть калечила и благороднейшие натуры? Возможно, для
него не было ничего противоестественного в том, чтобы присвоить себе власть
удерживать в своих руках прелестную и любимую супругом женщину, на
которую он не вправе был притязать. Давно привычные для меня страх,
подозрительность, душевная тревога с готовностью возвратились в свое
пристанище — мое трепещущее сердце. Мне часто казалось, что я различаю
смертельную угрозу в мрачных чертах лица нашего хозяина, и, хотя Трейси спал
поблизости, в покое, соседствующем с нашим, мне трудно было поверить в то,