Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
О, с какой радостью предвкушала я блаженный покой, ожидавший нас в
зеленом уединении Камберленда! Я надеялась, что Эссекс будет уже там,
хотя Трейси и уверял меня, что соглядатаи все еще следят за каждым его
шагом и лишь длительное подтверждение его мирных намерений сможет
избавить его от слежки.
Наконец завиднелись прекрасные берега Англии — крик, оповестивший об
этом, наполнил мое сердце ликованием. Наши сердца, вслед за взглядами,
устремились навстречу
приготовлено д,ля того, чтобы сделать путешествие легким. Ах, как
прекрасно было это путешествие! Сотни многообразных примет величавой простоты
соединились в совершенное целое, восторг заново поражал чувства при
каждом повороте нашего пути через долины, осененные развесистыми лесными
кронами, отраженные в глади водных просторов, порой погруженные в
густую тень высокими горами, чьи оголенные вершины, казалось, тянулись к
солнцу, бросая ему вызов.
В глубине этих зеленых лабиринтов перед нами предстал замок, из
которого я и пишу. Он обветшал и пришел в упадок, не утратив красоты; его
следовало бы назвать жилищем отшельницы по имени Уединенность. С
печальной радостью прекрасная владелица обвила мою шею руками и благословила
те силы, что позволили нам добраться наконец до этого приюта.
Из этого старинного жилища посылаю я свое повествование и дописываю
его, лишь стремясь заполнить часы, еще не озаренные присутствием того,
кому суждено наполнить собою каждый час моей будущей жизни. Дорогая леди
Пемброк, не могу выразить всю божественность покоя, снизошедшего нако-
нец на мои истерзанные чувства. С удивлением оглядываюсь я на все
прошедшие горести, жестокие столкновения, в которых выстояла моя слабая плоть.
А сейчас мое благодарное спокойствие так чисто, так совершенно, что его,
кажется, не может коснуться несчастье. Никогда более мое бьющееся сердце,
мой пылающий мозг... но к чему эти мрачные воспоминания?
Покоясь в материнских объятиях природы, защищенная безвестностью и
уединенностью этого увитого плющом приюта, моя испуганная душа, как
боязливая птичка, тихо складывает свои усталые крылья, радуясь одиночеству,
счастливая своей безопасностью. Мне кажется, я никогда не упьюсь вполне
счастьем и благодарностью — сердце мое изнемогает от блаженства, а я все
побуждаю его к новым восторгам, для него непосильным. Гордость, страсть,
тщеславие — все самые резкие и грубые свойства моей натуры — сразу
покинули меня, а все чистые, человеколюбивые добродетели раскрывают и
расправляют навстречу весеннему солнцу лепестки своих цветов, опережая даже
ранний подснежник.
О, это ослепительное благословенное светило! Каким новым видится мне
его могущество! Какая темная пелена скрывала его доселе от моих глаз!
Простите, мой дорогой друг, эти причуды фантазии — так ребячески своеволен
становится разум, когда он в мире с собой!
Поспеши, великодушный Трейси, поспеши к моему любимому, извести его
о нашем прибытии! Но разве Трейси уже не отправился в путь? О, тогда
спеши, мой Эссекс, покинь суетный свет, где путь добродетели неизменно
пролегает над краем бездны, куда сотни рук готовы столкнуть ее; раздели со мной
глубокий покой уединения — не думай более о Елизавете: даже ее власть не
настигнет нас здесь. Природные гиганты стражи, неприступные горы,
вздымают ввысь свои вершины в грозном строю, посрамляя всякую иную стражу, а
между ними, в веселых долинах, счастье покоится на груди матери своей,
Природы. О, приди же и пусть
* * *
Удар грома поразил мой мозг! О мстительные Небеса! Отчего не
раскололи вы мою голову? Его судили — приговорили — обрекли, — а я между тем в
ненавистном мне теперь уединении радостно грезила о нескончаемом счастье.
О, дайте мне еще раз стремительно и безумно ринуться в мир, ошеломите
мои истерзанные чувства воплями битвы, стонами раненых, потоками крови,
реками слез; найдите, если сумеете, в природе такой ужас, который заглушил
бы ужас, разрывающий мою душу... Лишь гибель всего сущего может
сравниться с ним... Но пусть разрушение будет безгранично — зачем стану я
желать умерить его?.. О леди Пемброк!
ПИСАНО РУКОЙ ЛЕДИ ПЕМБРОК
Дрожащая рука друга в последний раз принуждена взяться за перо, чтобы
завершить описание невзгод прекрасной страдалицы, которой не суждено
более рассказать о себе. Увы, сейчас ее душа достигла предела человеческой
скорби.
Причудливый склад ума, который помог милой Эллинор создать
фантастический план ложной смерти и погребения, изумил меня; изумление мое
возросло, когда я узнала об искусном осуществлении плана. Однако ее
неуклонное следование одной-единственной идее отнюдь не внушало друзьям
Эллинор уверенности в том, что разум ее вновь обрел здоровье и
уравновешенность.
Когда эти печальные записки попали в мои руки, я не могла не заметить,
что прелестная возлюбленная Эссекса имела крайне пристрастное
представление о его характере и была неточно осведомлена о его действиях. Эссекс