Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
голосу, грудь твоя ни единым вздохом не отозвалась на бурю скорби, вздымавшую
грудь твоего возлюбленного, чье сердце еще живо откликалось на все
человеческие горести. К тебе, прощаясь с жизнью, льнула его душа; когда же ты
скрылась из глаз его, взор Эссекса без сожаления отвратился от мира.
После ухода Эллинор Эссекс не видел ни друзей, ни родных, но, обратясь
мыслью к грозной и столь близкой будущности, умер для этого мира еще
прежде, чем
В ночь накануне события была доставлена эта записка, адресованная
одновременно моей сестре (поселившей у себя дорогое несчастное создание)
и мне:
«Дорогие великодушные хранительницы загубленного ангела, мысль о
котором заставляет кровоточить мое сердце, примите в этом письме мои
прощальные благословения и простите, о, простите недоверчивость, слишком
сурово наказанную достоверностью, достоверностью столь ужасной, что она
примиряет меня со смертью, которую несет мне грядущий день. Да, моему
ошеломленному взору явилась бледная и недвижимая фигура моей
возлюбленной — она дышала, но не жила, лишенная речи и мысли. Ждущая толпа,
роковой помост, топор, что отторгает душу от тела, — к ним я с облегчением
обращаюсь мыслью, когда это воспоминание настигает меня.
Прощайте, достойные сестры доблестного Сиднея. О, если разум с
опозданием возвратится к милой страдалице, завещанной вашей дружеской заботе,
милосердно уврачуйте раны ее души. Но более не пробуждайте к страданию
мою обожаемую Эллинор.
Пусть тихо дремлет твоя чистая душа в своей дышащей гробнице до того
заветного часа, что наконец соединит тебя с твоим Эссексом.
Тауэр».
Казалось, это послание вместило в себя все те слабости, с которыми
медлительно расстается бренная оболочка, ибо оставшиеся часы его жизни были
посвящены единственно исполнению религиозного долга. В расцвете сил, в
возрасте тридцати трех лет, этот возбуждавший всеобщую зависть фаворит
не ропща отрекся от всех земных отличий и благ и взошел на эшафот со
спокойствием, даруемым лишь сознанием своей правоты и милостью Небес.
Растроганная толпа с запоздалой скорбью смотрела, как его цветущая молодость
идет навстречу кровавому концу. Слуха его коснулся всеобщий ропот печали
и хвалы. Умудренным взглядом он обвел зрителей, а затем, обратив взор к
небесам, спокойно предался в руки палача, и тот единым ударом разлучил
голову и сердце, которые, будь они в постоянном согласии, могли обрести
мировую славу.
О той, что была так любима и так великодушно и трагически верна, не
много осталось рассказать. Время, забота и медицина оказались бессильны
возвратить ей рассудок, который, впрочем, мог принести ей лишь новое горе.
Однако даже во власти безумия Небеса позволили ей стать орудием
небывалого и поучительного возмездия.
Минуло немногим более года, и за это время ее болезнь выразилась во
всех многообразных и ужасных проявлениях, ей свойственных. Желая иметь
постоянную врачебную помощь, я взяла Эллинор к себе в Лондон, где как-то
вечером она, проявив известную долю сообразительности и хитрости, что так
часто вплетаются в безумие, сумела ускользнуть от приставленной к ней
прислуги и, зная все покои и переходы дворца, прошла по ним с удивительной
легкостью.
Королева, всецело погруженная в леденящее уныние безысходного
отчаяния и беспощадно наступающей старости, окончательно покорилась их
власти. Фрейлинам часто поручалось читать ей вслух, и это было единственное
развлечение, с которым мирилась ее тоска. В ту памятную ночь был мой
черед. Елизавета отпустила всех остальных в тщетной надежде дать себе покой
и отдых, которые давно безвозвратно утратила. Исполняя свою обязанность,
я читала уже долгое время, когда вследствие позднего часа и королевского
повеления воцарилась такая глубокая тишина, что если бы, изредка
вздрагивая, она тем не заставляла меня очнуться, мои полузакрытые глаза едва ли
могли бы различать строки, по которым скользили. Дверь внезапно
распахнулась, и на пороге возникла фигура столь легкая, столь хрупкая и столь
трагическая, что мое бурно забившееся сердце едва решалось признать в ней
Эллинор. Королева приподнялась с болезненной поспешностью, но смогла лишь
невнятно и приглушенно вскрикнуть. Мне мгновенно пришло на ум, что
Елизавета убеждена в ее смерти и воображает, будто видит перед собою призрак.
Прекрасная тень (ибо поистине никогда еще смертный не походил так на
существо из иного мира) опустилась на одно колено среди плавно струящихся
складок длинного черного одеяния, возвела к небу взор, исполненный той
невыразимой безмятежности, той безграничной, непостижимой
благожелательности, что сообщается лишь безумием, и кротко склонилась перед Елизаве-
той. Королева, пораженная до глубины души, откинулась в кресле, не в силах
произнести ни слова. Эллинор поднялась, приблизилась и несколько
мгновений стояла молча, задыхаясь.
— Когда-то я испытывала гордость, страсть, негодование, — наконец