Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
плодами совершенного им низкого беззакония. Подчиненное положение, в
которое Трейси ставил себя в нашем присутствии, глубокая почтительность, с
которой повиновался каждому нашему пожеланию, не отвечающие ни званию, в
котором мы были известны обитателям замка, ни офицерским регалиям
Трейси, поселили в уме нашего хозяина смутную мысль о некой тайне, но ум его
был не настолько пытлив и деятелен, чтобы постараться глубже вникнуть в
эту мысль. Он с опозданием
наблюдателя за своим поведением, и теперь жалел о нерешительности,
помешавшей его задержать. Он, однако, временами еще заговаривал о любви с
леди Саутгемптон, предлагая купить ответное чувство якобы принадлежащими
ему несметными сокровищами: нам, привычным к утонченности и роскоши,
все его достояние представлялось лишь крикливо раскрашенной скудостью.
Однажды, когда эти хвастливые и нелепые предложения были сделаны в
моем присутствии, я не могла смолчать. Он, однако, прервал меня, посоветовав
остеречься и не побуждать его переменить свои привязанности, и предложил
мне заботиться лишь о своей защите, ибо не могу же я быть столь низкого
мнения о его наблюдательности и своей красоте, чтобы полагать, будто обманула
его своим нарядом. Сомнение такого рода было высказано впервые, и мое
замешательство мгновенно подтвердило его. Растерявшись, я не сразу собралась
с духом для ответа, но наконец сказала, что он разгадал лишь часть нашей
тайны, лежащую близко к поверхности и потому оказавшуюся доступной ему,
что обнаруженное им — лишь наименьшая часть тайны и что настанет день,
когда наши имена и положение станут известны ему и он по всей строгости
ответит за все, что окажется в его поведении оскорбительным нам и
недостойным его. Я смело заявила, что для нашей безопасности требуется лишь одно —
чтобы при английском дворе узнали, где мы находимся; теперь же, с помощью
Трейси, это установлено, и у нас есть высокопоставленные друзья, готовые
потребовать нашего возвращения. Величавый вид, от природы свойственный
мне, когда гордость моя затронута оскорблением, поразил его; в уме его
возникли смутные и неопределенные опасения, и так как все попытки проникнуть
в тайну, скрытую лишь в глубине сердец, стремящихся ее сохранить, были
тщетны, он уже почти раскаивался, что осуществил неоправданный произвол,
плодами которого более не надеялся воспользоваться.
Леди Саутгемптон сочла себя в долгу передо мной за проявленную мною
твердость духа. Не имея более причин проявлять подчинение и покорность,
мы обе вернулись к привычкам, приличествующим нашему положению в
обществе, и наняли собственных слуг до того времени, когда наступит наше
освобождение.
Устав от нашего присутствия, лэрд Дорнока, как мне часто казалось,
подумывал о том, чтобы предложить нам свободу. Как-то раз я пыталась
незаметно подвести его к этой давно желанной цели, когда ему было подано письмо,
посланное от королевского двора. В полной уверенности, что оно содержит
известия о нашем освобождении, я, пока он вскрывал письмо, бросила на него
торжествующий взгляд и в его лице прочла ту же мысль, но в следующее
мгновение выражение его лица заметно изменилось. Лэрд прочел письмо
вслух, и мы в невыразимом изумлении узнали, что в нем содержится приказ
неусыпно содержать под стражей английских пленников, за которых он
отвечает перед своим королем, содержать, впрочем, с должным почтением. Я тут
же обратила его внимание на эту часть приказа, словно бы не замечая первой,
которая тем не менее глубоко запала мне в сердце. Надо заметить, что и он
не остался нечувствителен к заключительной части приказа. Чувство
усталости и отвращения, которому он начал поддаваться, усилилось, гордость его
возмутилась при мысли, что замок превратили в государственную тюрьму, а
его самого — всего-навсего в тюремщика; он был раздосадован, унижен и
оскорблен. Никто не подчиняется власти с большим недовольством, чем тот,
кто неправедно воспользовался ею, и когда на себе он ощущает ее суровые
ограничения, то простое воздаяние становится, по существу, жестокой местью.
Вновь последовал томительный промежуток времени без известий из
Англии. Нежная, кроткая Фиби часто внушала себе, что ее возлюбленному не
удалось туда добраться, и необъяснимость положения, когда мы, казалось,
были всеми забыты, порой склоняла мою подругу и меня, чтобы разделить ее
мнение. Но как много могли мы справедливо предположить иных причин,
причин более грозных! И тогда, ища утешения, мы вновь обращали свои
мысли к острову, на котором находились.
Бесконечное ли разнообразие и непрестанные перемены в моей жизни
приучили меня не терять надежды, молитвы ли, неизменно обращенные к Тому,
кто один мог дать мне облегчение, укрепили мой разум — не знаю, но я
действительно открыла в нем доселе не известные мне возможности. Каждый
проходящий день, казалось, оттачивал и укреплял способность к восприятию и
мышлению, так что бурные страсти, еще недавно сотрясавшие, подобно
горному обвалу, все мое существо, теперь, войдя в спокойное, здоровое русло,