Убить Зверстра
Шрифт:
— Хорошо, что ты зашла. Все быстро и хорошо решилось.
— Прямо гора с плеч, — Гоголева заулыбалась и поднялась со стула. — Ах ты, выдра малая, — обратилась ко мне и, проходя мимо, больно ущипнула меня за щеку.
«Вот досада, — подумала я. — И эта вычислила меня». Конечно, я хотела присутствовать при этом разговоре. Опять же, теперь Ясеневой не надо ничего пересказывать, я сама все слышала, Елизавете Климовне не пришлось никого просить перейти в другую палату. Пора бы уже и заметить моему дорогому окружению, что если я что-то устраиваю для себя, то не за счет других, а и для другихв том числе.
И тут я прикусила язык. Боже, ведь эта Сухарева — жена того Сухарева, который Николай Антонович. Это же Дубинская…
— Жанна Львовна, — продолжала я вслух свои рассуждения, когда Гоголева вышла из палаты.
— Тс-с, — Ясенева приложила палец к губам. — Ни звука больше. Быстро зови ее сюда, скажи, что мы приглашаем ее на завтрак. А я пока приготовлюсь.
— И что, опять будем пить чай?
— Конечно, все должно быть натурально.
— Я этот чай в горле скоро пальцем доставать буду, я уже вся состою из чая. Еще с вами поживу недельку и из меня будет выливаться не что иное, а чай, чай, чай.
— Не медли.
— Иду!
18
К сожалению, иногда каша сваривается без меня. Не помню, что тогда меня отвлекло. Было утро — самое насыщенное событиями время в больнице. С минуты на минуту ждали поступления новых больных. Рядовые врачи лихорадочно бегали по своим палатам, осматривая в последний раз тех, кто шел на выписку. Старшая медсестра, Валентина Васильевна, дергала их за полы с одним вопросом:
— У вас кто выбывает? — она собирала данные на оперативку.
Кастелянша, тетя Варя, кстати, как оказалось, какая-то свояченица Ясеневой по мужу ее племянницы Светланы, метала на опустевшие койки свежее белье.
Я не взяла в кавычки слово «свежее», как годилось бы, когда речь идет о больнице. И тому есть оправдание. В этом отделении белье сверкало белизной и благоухало свежестью. По двум причинам. Когда-то Ясенева в порыве благотворительности подарила отделению стиральную машину. С тех пор белье тут стирают сами, обслуживаются автономно. Отсюда и белизна. А свежесть — от воздуха, так как белье сушат на улице, недалеко от посадки, отделяющей двор больницы от берега Самары. В посадке густо растут степная маслина, жасмин, барбарис, сирень, акация. Все лето там что-то цветет и оглашает окрестности душещипательными ароматами. Это летом. Осенью — опавшая листва. Зимой же белье высушивает мороз, сообщая ему немыслимо свежий запах.
Выписывающиеся осаждали кабинет старшей медсестры: кому-то нужен был больничный лист, кому-то выписка из истории болезни или направление и рецепты на амбулаторное лечение. В конце коридора маячила входная дверь, там толпа была еще больше. Теснились родственники выздоровевших или те, кто должен был доставить их домой. Сидели и сопровождающие новых больных, ждали, пока их подопечных полностью оформят на лечение.
Обстановка тут была почти что домашняя, и это тоже значилось одним из факторов общей терапии. Где-то в этом вихре меня и закрутило тогда. Помню, что позвала Дубинскую к Ясеневой, но при их разговоре не присутствовала. Теперь думаю, мне заранее было ясно, о чем пойдет речь, и я сознательно дала себе передышку.
Дубинскую предупредили в отношении новой пациентки. А так как она была женщиной умной, а не примитивной больной тёхой, то никакого политесу в этом разговоре не понадобилось. В той грустной ситуации, в которой невольно сошлись женщины, прямо или косвенно причастные к трагедии, от каждой из них в значительной мере зависело здоровье и судьба пострадавших.
Личная трагедия лишь на первый взгляд кажется локальным событием, касающимся прямых участников. Но это не так. Словно густые трещины на оконном стекле, расходящиеся от места удара, распространяются последствия несчастья, захватывая на свою орбиту неисчислимое множество судеб, косвенно, очень отдаленно зависящих от случившегося. Мы не всегда — к сожалению! — понимаем это, не всегда осознаем теснейшую сопричастность друг другу. Но стоит хотя бы однажды проанализировать конкретную пустяшную неудачу, пролет мимо цели, разматывая назад причинно-следственную нить, и на другом ее конце обязательно обнаружится чья-то чужая, очень локальная беда.
Слава Богу, что Дубинская и Ясенева, а также Гоголева и я понимали ситуацию, возникшую в связи с трагедией в семье Сухаревых, и делали все возможное, чтобы ее последствия не обрушились волной цунами на побережье благополучной жизни. А на том побережье находились Алина Ньютоновна и Игорь Сергеевич. Они не знали друг друга и не подозревали о схожести своих интересов, над которыми, пролетая мимо, завис рок.
Ушлая Жанночка, конечно, не упускала случая украдкой рассмотреть Елену Моисеевну, сравнить ее со своей дочерью и сделать выводы в пользу последней.
— У нее тяжеловатые бедра и зад слишком опущен. Бедняжка, не следит за собой. Я понимаю, двое родов и все такое, — доверительно делилась она с нами своими наблюдениями.
А потом спохватывалась и исправляла положение:
— Что я говорю? Может, и Алина в ее возрасте раздобреет ничуть не меньше.
Но эти разговоры были позже.
А в то утро, получив от Ясеневой инструкции, она выскочила из нашей палаты, будто там на нее набросился уссурийский тигр, и с перепуганным лицом забаррикадировалась у себя, где по-прежнему было пусто и холодно, а по вечерам под потолком хозяйничала озверевшая от безнаказанности мышь.
***
А в сентябре в верхушках тополей
Запуталась проказница Луна,
Юпитер крался следом, а левей
Не отставал Сатурн. И белизна,
Чудесно сочетаясь с мраком,
На землю опускала волшебства
Незримый флер. По диким буеракам
Иссиня-черная таилась тьма.
Когда еще будет тот сентябрь! — подумала я, в очередной раз подсмотрев то, что писала Дарья Петровна. Или это аллегория? Тогда кто скрывается в образе Юпитера, преследующего бедную, запутавшуюся Луну? А кто тот окольцованный Сатурн, что не отстает от этой обреченной пары? Вопросы, вопросы… Я глубоко вздохнула и в это время открылась дверь палаты — неслышно, неторопливо, даже как будто торжественно.
Некоторое время в проеме никто не показывался, а затем таким же замедленным шагом переступила порог и вошла в палату женщина. Выше среднего роста, крепкого телосложения, всю ее фигуру, кажется, составляли крутые тяжелые бедра, обозначавшие боковины несколько низковатой пятой точки. Лицо соответствовало индивидуальному стандарту, все элементы которого выделялись таким же крупным планом. Нос, губы, глаза, брови, подбородок — всего было и избытком. Нос, при допустимой длине его, заканчивался необязательной загогулиной, поднявшей кверху ноздревые разрезы, отчего изнутри виднелся розовый хрящик переборки. Губы полные и широкие, имели приятные очертания и скорее украшали лицо, чем портили его. Сейчас они были без помады, но бесцветный вид свидетельствовал о том, что нежная их кожа привыкла находиться под слоем защитного декоративного крема. Глаза — огромные, не помещающиеся в глазницах — обрамлялись длинными ресницами и были умело накрашены. Густые брови вразлет, рыжеватого оттенка, как и тяжелый подбородок, терялись среди остальных черт и ничего не добавляли к общему впечатлению.