Угличское дело. Кинороман
Шрифт:
– Правитель. Князь Василий!
ХХХ
Вдоль Волги тянулись повозки. Шли мужики, бегали ребятишки. По бокам редкая цепь провожатых стрельцов. Каракут и Рыбка ехали вдоль повозок. Их сопровождал Торопка.
– Неужто всех подняли?
– спросил Рыбка.
– Всех.- ответил Торопка.
– Гляди, даже колокол.
Мимо проехал колокол укрытый рогожей вместе с попом Огурцом.
Здрав будь, батюшка Огурец.
– Чего же. Я за Камнем не раз бывал. За людей вот...
– Ничего...-улыбнулся Рыбка.
– Зато Сибирь вам спасибо скажет. На вольную жизнь идете.
– Разве можно подневольно на волю тянуть?
– спросил поп Огурец.
– А по другому и не будет никогда.
– уверенно ответил Рыбка.
– Людская скотинка тяжела на подъём.
Каракут поравнялся с телегами Колобовых.
– Вот казак.
– Кажись хворый?
– спросил дед
– А мы твоего совета послушались.
– Какого совета?
– спросил Каракут.
– Тимох?
– довольно воскликнул дед.
Тимоха спрыгнул с телеги, откинул рогожу. Каракут увидел целую кучу здорово сделанных трещоток с серебряными лодочками.
– А?
– довольно сказал юноша.
– Как.
Мужик сразу за главное ухватился.
– Мы через Нижний пойдем. Ты нам сейчас казак скажи, какой купец там трещотками торгует?
– Я сам у вас куплю.
Мужики заулыбались. Таких не проведешь.
– Вот лиса.
– Сам выгоду ищет.
– Скока дашь?
– Дам. Хорошо дам.
Рыбка подъехал к Даше. Она сидела рядом с Макеевной.
– А Устинья где?
– От, черкас. Как глаз распалился. И не думай святую нашу лапать.
Даша открыла короб. В темноте увидел Рыбка глазаУстиньи
– Совсем ты сдал, Каракут.
– сказал Торопка. Он видел покрытые красными пятнами руки Федора.
– Лихоманка у меня. Это пройдет. Ты то как?
– Я то. Сам себя охраняю.
– И не жалко дом покидать?
– Да рази ж я его покинул? Вот он мой дом.
– Торопка показал на Дашу и благословленную матушку.
– А тебе не жалко?
– Чего?
– Не знаю. Чего-нибудь?
– Нет Торопка. Нечего мне жалеть.
ХХХ
Ночью подошли к волжской переправе. Встали, разложили костры и подковой выстроили повозки. Бесконечная степь дышала опасностью. Как ни крепился Каракут, а последние версты пришлось ему ехать в скрипучем и каменном возке. Совсем ему стало плохо. Плохо слушались руки и ноги, а пульсирующий жар сменился лихорадочным мелким как осенняя водная рябь ознобом. Федора положили рядом с пылающим костром. Его развел Рыбка. Каракута укрыли овчинным тулупом, и Устинья поила его горячим питьем. Но лучше не становилось. Каракут смотрел в черное стеклянное небо с рассыпанными по круглой поверхности звездными пузырьками. И думал, и ждал.
– Бисова страхолюдина.
– услышал Каракут. Рядом разлегся Рыбка. Покусывал свою курносую люльку, пускал в неизвестность облака пахучего дыма.
– Всегда за спиной и дышит, как падлюка, дышит.
– Ты про небо?
– Небо?! Говорю же, бисова страхолюдина.
– Когда переправа?
– Утром.
– Сотник тот самый?
– Жила.
– Совсем я плох, Рыбка.
– Плохо про себя думаешь. Другим голову набивай.
– Не могу.
– Не хочешь. С царевичем разобрался?
– Запутался больше.
– Есть виноватый?
– Есть. И нету.
– А так бывает?
– Чего не бывает...Лекарь Эстерхази снадобьем опаивал, тело больное ослаблял. Андрюха Молчанов, чем его царевич обидел, не знаю, трещотку соорудил и Тимохе Колобову отдал. Знал помяс чем падучую вызвать. Не тогда так после. Ходила за царевичем смерть. Было бы после, если бы не Пех.
– Пех.
– Он. Сам ли или по чьему наущению. На двор прибежал и добил. Нож потравил и к ране приложил.
– Откуда про нож знаешь?
Каракут попытался улыбнуться Рыбке. Получилось с трудом, но, прах его побери, получилось!
– На меня посмотри. Чего здесь еще знать.
Каракут достал нож с треугольным светлым клинком.
– Одного не пойму.
– сказал Каракут.
– Почему мать матерью быть отказалась?
ХХХ
В Грановитой палате двое. Правитель и князь Шуйский сидели рядом перед пустым Золотым троном. Усталые. Поработали тяжело и, право, заслужили отдых.
– В Москве кричат, что Годунов Дмитрия убил. Посады жгут. Романовские люди...
– Пускай. Я им прощаю.
– Прощаешь!
– Будет тебе, князь Василий...Простил же я тебе Пеха.
Правитель взял с золоченого блюда засахаренную грушу и угостил князя Василия.
– Пускай.
– добавил правитель.
– Народу нужна потеха и пусть горят посады, а не Кремль. К тому же на романовской земле.
– Суббота!
– восхитился Шуйский.
– Никогда своего не упустит.
– Не упустит.
– согласился Годунов.
– И новые дома продаст втридорога.
– Он бы о государе так пёкся как о своем.
– Не дай Бог.
– правитель устало поднялся, а вслед за ним быстро встал Шуйский.
– Это наша забота, князь Василий. Твоя и моя.
– Правитель.
– Ну, ну...- Годунов не позволил Шуйскому согнуться в глубоком поклоне. Обнял крепко-крепко, а князь Шуйский не успел избавиться от надкусанной груши.
– Все легче, когда одной веревочкой связаны.
– сказал правитель, когда наконец разомкнул объятия.
– Истинно так. Истинно так.