Угличское дело. Кинороман
Шрифт:
– А что про кречета скажешь?
– спрашивал Рыбка.
– Что было то и скажу.
– Бесценная птица, как бы нам за нее...
– Правителя была птица, за правителя и пострадала...
– И смерть недостойная....Как какая-нибудь тетка курячья.
– Как разница как помирать.
– Не скажи с саблей в поле...Ото дило.
И почувствовал казак угрозу. Не умом или душой, а всей своей прошлой жизнью. Толкнул Каракута и предательская стрела, пролетев между ними, вонзилось в дерево. Вслед за стрелами из-за поворота выскочили всадники, и тут же вскипела короткая яростная схватка.
– Стой! Рыбка, мой!
– закричал Каракут. Он спрыгнул с коня, вытащил из ножен шашку.
Федор встал за спиной Рыбки и тихо спокойно сказал.
– Мой. Мой.
Рыбка ощерился, но в сторону отступил. Каракут пошел на пешего Николку.
– Жаль что не хозяин твой.
– вслед за этими словами Каракут нанес первый удар. Защищался Николка здорово, головы не терял, но под напором Каракута отступал, пока не споткнулся о мертвое тело своего бойца. Каракут выбил саблю из рук Николки. Тот беспомощно озирался, а Каракут наклонился, чтобы вернуть ему оружие. Николка вытащил нож из груди мертвого пристава и воткнул его в бок Каракута. Но ничего больше сделать не успел. Упокоил его Рыбка выстрелом из пистоли. Круглая тяжелая пуля раздробила Николке череп.
– Ты как?
– Рыбка осматривал окровавленный бок.
– Ничего.
– морщился Каракут.
– Царапнул.
– Царапнул. Говорил, кольчугу поддень.
– Чего теперь... Вот, Пех. Не напьется никак, клоп государев.
ХХХ
Афанасий Нагой отодвинул от себя тарелку с жареным мясом. Сказал купцу Воронину.
– Кусок не лезет. Когда придет?
– Обещался быть, значит будет.
– Что на Москве говорят?
– Разное. Вчера одна жинка дворянская сказывала, что Нагие царевича подменили.
– И что?
– Ничего. Сам спрашивал: что говорят? То и говорят.
– Боишься? Все боятся. Будто чумные, будто нет нас.
– бормотал Афанасий, а когда поднял глаза, увидел перед собой Субботу.
Говорил Суббота.
– А правитель с Думой. Как скоморох на гуслях, что хочет то сыграет.
– Нам чего ждать?
– Врать нужды нет. По монастырям пойдете.
– А патриарх, царь?
– Если бы вы еще заедино держались. На своем стояли. А что теперь сделаешь, когда царица, почитай, на вас навет написала.
– Лжешь! Лжешь! Романовский прихвостень.
Суббота даже не улыбнулся, сказал спокойно.
– Еще раз такое скажешь, башку снесу, падаль.
А вот Афанасий рассмеялся
– А ты не боишься, что мы тебя с собой утянем, драгоценный друг?
– Так если так, тогда плаха. И вам и мне. Жизни точно не будет Ни такой ни этакой. Да и кто вам поверит. Даже я теперь не верю, что с вами когда-то дело имел, драгоценный друг.
ХХХ
Борис Годунов смотрел на Каракута с любопытством. Федор был бледен, но старался держаться прямо и смотреть смело.
– И как тебя теперь звать?
–
– Каракут.
– Каракут.
– Черный камень.
– Черный камень.
– Казаки покрестили. А мне все равно...Все лучше прежнего. Солнце не застит и дышать легко.
– Черный камень. Что же. Расскажи мне, черный камень, как ты жив остался? На Пеха не похоже. Он точно бьет, архангел Михаил.
– Не добил...Меня Суббота Зотов подобрал. Выходил.
– Зачем же?
– На случай....Не случился случай. Ты Бельского и Мстиславского одолел, вот я ему и без надобности оказался. Он меня в Крым запродал.
– Узнаю Субботу. Своего не упустит...
– Не упустит. Думал так и так подохну, все же незадарма старался. В Крыму на турецкую галеру каторгой называемую посадили.
– Меня небось поминал?
– Какое там. Тело чернеет, а душа светлеет. Позабыл я тебя совсем.
– Ой ли.
– Даже когда сахбан-надсмотрщик спину кошкой драл, а потом раны солью набивал. Что же. Выл я, скулил. От голоду беспамятел, но не в тебе видел причину своих бед.
– Тогда в чем же?
– Разве виноват ты в том, что царь Иван до жинок охоч был. А детишек, кои у него на стороне появлялись, как котят слепых топили. А меня мать уберегла...Спасла...Никто не знал, пока царь Иван не умер. А мать моя стала говорить, что есть другой Федор царевич, куда как для царской доли приспособленный. И если бы царь Иван знал...
– А он не знал.
– Куда ему до тебя. Он царь Всея Руси. Грехов своих пленник, а ты своих повелитель. Зачем тебе второй Федор да и Дмитрий незачем.
– Тебя послушать, так у меня дьявол на побегушках. Не я Дмитрия. Падучая его в могилу свела.
– Не ты.
– согласился Каракут.
– А все ж таки ты.
– Вот как. Что же. Тогда поведай как такое могло быть.
ХХХ
Борис Годунов смотрел как медленно и согнувшись шел по двору Каракут. Пех спросил.
– Отпустишь его, правитель?
– Он не страшен. Байстрюк царя Ивана Федор Кашинский вот тот страшен был. А казак Федор Каракут...А он знает, что ты там был?
– Жильцы...Пожалел.
– Не жалей больше...Тебя никто жалеть не будет.
Пех медленно склоняет голову перед правителем.
ХХХ
В Грановитой Палате зачитывал Василий Шуйский приговор великого посольства.
– По злому наущению Нагих и поддавшись искушению дьявольскому, Углич восстал на государя. Разбил его казну и людей служивых побил. За то достоин самого сурового наказания.
– Что предлагаешь, князь Василий?
– спросил правитель.
– Не мне государю советовать. Пусть за меня дела его славных предков скажут. Когда новгородцы, договоры и клятвы нарушив, поднялись против законной власти, государь наш Иван 3 Великий всех новгородцев во внутренние области переселил, а на их место людей московских водворил. Тем самым навсегда даже мысль о былом новгородском своеволии изжив.
– Что Дума скажет?
– спросил царь Федор
Зазвучали голоса.
– Правильно.