Угличское дело. Кинороман
Шрифт:
– Подрядиться можем.
– добавил дед.
– Смотри казак. Нам Колобовым, что трещотки, что пушки лить. Раз плюнуть.
– Буду ввиду иметь. Колобовы мастера.
Каракут уже выходил со двора, когда его позвал старик.
– Стой, казак. А трещотку эту Андрюха Молчанов делал. Мне сказал, чтобы я Тимохе отдал.
– А сам чего?
– А ты у него спроси.
ХХХ
В своей лаборатории Тобин с благоволением перелистывал
– Мне подарил его маэстро Брабанти. И теперь он твой.
– Никогда не поверю, что можно отдать такое сокровище.
– Я оставил себе список.
– Но маэстро Брабанти. Поди украл?
– Я не живу так, лекарь.
– Что же. Не мое дело как оно тебе досталось.
Тобин осторожно обернул книгу мягким и толстым куском выделанной шерсти.
– Так что тебе нужно?
– Как происходит черная болезнь, маэстро? И может ли она быть у животных?
– Всем известно, что падучая всеядна. Прожорливой гадине разбору нет тварь ли это бессмысленная или сосуд греха с душой христианской. Не знаю...Геронтий Афинский писал, что причиной всему мозговые черви. Великий Парацельс утверждал, что всему виной полнолуние. Если человек рождается в полнолуние, у него точно будет падучая.
– А припадок? Божья то воля или им можно руководить?
– Об этом писал язычник Деметрий. Такая бессмыслица. Но что можно взять с язычников, обойденных божественным фаворским светом?
– Я хочу тебе кое-что показать, достопочтенный лекарь.
Они вышли из лаборатории, спустились во двор. Подошли к Торопке, рядом с которым сидел Барабан.
– Ты обещал, казак.
– сказал Торопка.
– Обещал. Сделаю. Немного поволнуется и все. Гляди лекарь.
Федор поднял трещотку. Легкий и постоянный ветер завертел колесо с серебряными лодочками. Колесо трещало, Федор поднес его к глазам Барабана. Собака взвизгнула и начала оседать на землю, запрокидывая назад свою большую кудлатую голову.
– Торопка.
Торопка всунул между зубами Барабана нож. Каракут сказал лекарю.
– Чередование, лекарь. Мельтешение перед глазами может пробудить черную хворобу. Так и Дементий писал.
– Верую в Бога нашего Иисуса Христа, а это все языческая прелесть.
– И мы в Иисуса Христа веруем, но и глазам своим тоже.
ХХХ
Задними дворами пробиралась Макеевна к дому попа Огурца. Здоровалась с соседями, так по-свойски, как только она умела.
– Здравствуй, Лукич.
– это громко. А тихо под нос.
– Ногой тебе в лыч.
Опять громко.
– Скажи Акулине своей пусть зайдет. Я ей слив моченных обещала.
– Зайдет.
Макеевна тут же добавила для себя.
– Если доползет, квашня рыхлая...Кланяйся ей от меня, лапушке твоей.
Попа Огурца Макеевна нашла на огороде, возле высокой грядке, обложенной соломой и присыпанной
– Батюшка Огурец, а я к тебе уже третий день иду. Что ты огородничаешь?
– Дыни сажаю. Лето должно быть спокойное в этом году с солнцем сахарным. Ты по делу ко мне, честная вдова?-
– Совету пришла у тебя просить. Торопка мой совсем ошалел от любви нежданной.
– Ну в дом заходи. Сейчас я...
Макеевна вошла в дом и сразу с порога заверещала. Она увидела Устинью, но и та не осталась в долгу. Закричала еще громче.
Во дворе Огурец поднялся и побежал в дом.
– Как же это! Не дурак ли.
– корил он себя.
– Олух старый.
Огурец вошел в дом.
– Не успел.
– сказал он громко.
Макеевна показала на упавшую Устинью.
– Что это?
Огурец подошел ближе и тронул Устинью за плечо.
– Это.Это...Обморок это.
Макеевна приготовилась заорать .
– Тихо, тихо ты, сестрица. Разве не понимаешь. Разве не видишь. Чудо это. Обыкновенное чудо. Господь, прости господи, Угличу послал...Так ты чего приходила, сестрица.
– Я...Чего это я? Торопка мой к Дашке, покойницы Устиньи дочке...Ой.
Макеевна увидела, как ожила Устинья. Поднялась и сказала.
– Говорит, что любит.
– Ой, матухна моя. Она, оно еще говорит.
Поп Огурец попытался уговорить.
– Ты не должна, Макеевна. Не должна. Никому. Покуда архимандрит чудо не удостоверит.
– Понимаю.
– Не понимаешь. Никому.
– Никому. Так, батюшка Огурец, она что же теперь блаженная?
Устинья возразила.
– Какая была такая и осталась.
Макеевна завыла.
– Ой-ой-ой. Выноси меня без молитвы. Со святой Устиньей рядом живу. Нет ну разве справедливо бог делит, батюхна Огурец. Чем я то хуже?
ХХХ
Правитель слушал Пеха внимательно. Старался впитать каждое слово, каждую нотку, чтобы сплести из правды Пеха свою правду. Ту самую, которой можно рубать и колоть, а не только защищаться. Пех говорил.
– ...Нагие все с себя ободрали. Михайло у царицы шкатулку с царскими жемчугами и золотом на подарки роздал, а Афанасий Нагой Худыцкий монастырь на один посох обеднил. Для митрополита Геласия.
– Значит посольство свою работу честно справило?
– Честно.
– Ничего такого не прознали?
– Нет.
– А про то, что у Афанасия мальчика похожего на Дмитрия видели, почему не говоришь?
– Нелепица, правитель. Князь Василий справлялся. Слухи это беспочвенные.
– Что?
– Дивлюсь сколько у тебя послухов. Ты и без меня все знаешь. А князь Василий? Я брата его убил. Так что вот такие у нас отношения.
– Еще что?
– Что...Еще митрополит Геласий под стол свалился на поминках.
– То дела духовные...Пусть Бог сам своих слуг стреножит.