Улей
Шрифт:
Исаева покидает палату, рассеянно следуя по запутанному лабиринту коридоров. Блуждает по кругу, пока каким-то слепым везением не находит выход. Задыхаясь морозным воздухом, она медленно бредет к парковке. И садится в первое попавшееся такси, забывая о том, что приехала сюда на машине.
«Она меня отвергла».
Единственная мысль, что бьется в сознании Евы, как выброшенная на берег рыба.
28
Адам
Только по пути в палату теряет всю борзоту. Заигрывает со своей совестью и делает вид, что контролирует свои мысли.
«Зачем я иду туда?»
Это напоминает семинар по философии, когда тебе нужно дать краткое разъяснение тому, что ты не понимаешь. Безопаснее всего отозваться кратко и нелестно. Потому что о том, что можешь осмыслить, положено говорить.
Но сейчас Адаму совсем не хочется анализировать свое поведение. Он просто стучит в дверь и, опасаясь того, что передумает, быстро ее открывает.
Захарченко удивляется его визиту столь же сильно, как и он сам. Выпячивает глаза, как блюдца, и мгновенно бледнеет, будто появление Титова замораживает ее кровообращение.
— Тихо, Захара. Спокойно. Я здесь не для того, чтобы завершить начатое.
Он ждет, что она задаст ему какой-нибудь вопрос. Спросит хоть что-нибудь. Но нет. Девушка не собирается ему помогать. Она молчит, не сводя с него настороженных глаз.
И тогда Адаму приходится заполнять пустоту.
— Хр*новое вышло знакомство, — садится в кресло у окна. Наклонившись вперед, упирается локтями в колени и складывает руки домиком. — Послушай. На самом деле, я не собирался этого делать.
— Ты этого и не делал, — тихо произносит девушка. — Поэтому уходи.
Но Титов игнорирует эту просьбу. Прижимается губами к верхушке «домика». Молчит. Долгое время размышляет о чем-то, словно находится в помещении один.
А когда все же начинает говорить, голос его звучит немного приглушенно.
— Когда мне было шесть лет, я посмотрел «Бэтмена» и возомнил, что тоже могу летать и быть героем. Только представь себе мое разочарование после того, как я вылез на крышу двухэтажного дома и прыгнул. Я не был супергероем, — растягивает эти слова, невольно задумываясь о том, как тяжело это было принять четырнадцать лет назад. — Мой полет длился меньше десяти секунд. Я ничего и не понял. Но было так чертовски больно и обидно… Я едва сдержал слезы, — он улыбается, но звучит расстроенно. — А ведь я всего лишь расшиб лоб и сломал руку, — хмыкает и сосредотачивает внимание на оторопелой Дашке. — Могу себе лишь отдаленно представить то, что испытала ты.
Словно в подтверждение его догадок, девушка вздрагивает.
— Что тебе нужно, Адам?
Он
— Просто хочу, чтобы ты знала, что я не собирался тебя выбрасывать. Несмотря на все слова, что я сказал тогда Исаевой… Не нужно было тебя впутывать в это.
— Не думаю, что могу тебе верить, — заявляет Дашка, нервно встречая пронзительный взгляд Титова. — Я много раз видела, как Ева манипулирует людьми, и я предполагаю, что в этом вы очень схожи. Ты сейчас делаешь то же, что и она.
«Темный рыцарь» каменеет.
— Зачем мне это?
— Я не знаю. Возможно, чтобы я замолвила перед Евой за тебя словечко.
— Я не просил тебя об этом, — злится парень. — Больше того, предпочел бы, чтобы мой визит остался сугубо между нами.
Безошибочно улавливая в его голосе гневные нотки, Дашка снова вздрагивает и, опуская взгляд, пожимает плечами.
— И все-таки, нет. Не верю тебе, — шепчет она, дрожащей рукой сминая и расправляя простыню на своих коленях. — Прости.
Она, мать вашу, просит у него прощения!
Это просто немыслимо. И это неправильно.
— За что? — окончательно выходит из себя Титов.
— За то, что не принимаю твои слова серьезно.
— Ты делаешь все сложнее, чем я бы хотел. Но у тебя есть на это право, — раздраженно поясняет ей он.
А затем резко поднимается и направляется к двери.
— Всего хорошего, Рапунцель.
Вжимаясь в спинку больничной койки, Даша теряется в просторах своей большой палаты. Чувствует себя маленькой и беззащитной.
Ей страшно. Но, в тоже время, ей все еще необходимо приглядывать за Евой, и она вдруг решает делать это через того, кто является главным источником ее проблем. Через Адама.
Паника сдавливает горло Захары, но она все-таки успевает окликнуть Титова до того, как он исчезнет за дверью.
— Приходи завтра, Джокер, — он останавливается, а она уже совсем не так смело добавляет. — Если хочешь…
Ева стоит и смотрит на себя в зеркало. Ей кажется, что отражающееся лицо ей не принадлежит. Но оно гримасничает и искажается по ее велению, а значит, оно ее.
Она долго-долго умывается холодной водой. А после принимается за макияж. Исаева хорошо знает, как красить это лицо. Какой выбрать консилер, какие нанести румяна, какой толщины и формы должна быть подводка глаз.
Ева прячется за слоями этих красок.
Ее руки дрожат, а глаза то и дело слезятся. Но она глубоко дышит, запрокидывает голову и какое-то время смотрит в потолок, не давая рвущемуся плачу испортить нанесенный макияж.
Ей нужно увидеть Титова.
Забыть о том, что творится дома. Забыть о том, что сказала Дашка. Забыть о том, что в этой жестокой пьесе, под фальшивым названием «жизнь», она несчастливый персонаж. Забыть о том, что ночь такая длинная. Дожить хотя бы до утра.