Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника
Шрифт:
С нами ездил маленький инструментальный квартет. Он аккомпанировал вокалистам, танцорам, да и вообще «на раз» делал все, что угодно.
Володя талантливо играл и талантливо пил.
Напивался он всегда неожиданно, причем перед концертом, после чего шел спать всегда в одно и то же место – на сцену за киноэкран.
Мы снимали с него костюм, выливали на него два ведра ледяной воды из ближайшего колодца, протирали, чтобы не простудился, снова одевали в костюм, и он покорно шел на сцену.
Прозвенел второй звонок. Положение было отчаянным –
Я постарался унять нервную дрожь, попросил Семена Израилевича принести пару ведер с водой и признался, что, возможно, концерт придется отменять.
Семен Израилевич трагически заломил руки и сказал, что когда он возил Кобзона, то ничего подобного и близко не было, что в зале директор филармонии и его жена; и если отменится концерт, то никого из нас не возьмут на работу.
Я шикнул на него, и он побежал за водой.
В эту секунду зазвенел третий звонок.
Трясущимися руками я раздвинул занавес: в середине первого ряда усаживался толстый мужчина и женщина с прической-халой.
Понимая, что разовая ставка шесть пятьдесят и пошив двух костюмов под угрозой, я рванулся за экран.
Володя мирно посапывал на свернутой кулисе.
Он был необычайно бледен.
Мне была известна эта стадия – сейчас его не поднимешь даже цистерной воды.
Я про себя подумал, что наш саксофонист все-таки гад, развернулся и вприпрыжку побежал искать Семена Израилевича, однако в следующей кулисе неожиданно наткнулся на милиционера. Милиционер, толстый радостный дядька, поинтересовался, не я ли конферансье. Я печально подтвердил его догадку, но попросил Володю в вытрезвитель не забирать, потому что он хороший музыкант и, возможно, мы его скоро поднимем.
Милиционер ответил, что никакого Володю он не знает, но просит быстрее начать концерт, потому что в зале скоро должна начаться большая драка. И если со сцены кто-то будет говорить или петь, то, возможно, будет меньше крови.
Ничего не понимая, я снова раздвинул занавес, выглянул в зал и оторопел: зал мест на триста был разделен проходом посередине. Сто пятьдесят мест слева занимали африканцы, а сто пятьдесят справа – местная молодежь.
Мне захотелось тихо отойти за экран и прилечь рядом с Володей, однако я не мог двинуться, ибо милиционер и подоспевший Семен Израилевич, схватив меня за руки, шептали в оба уха горячие монологи.
Семен Израилевич объяснял, что он не мог поступить иначе – развлечений в городе нет, а африканцы очень благодарные зрители. Они по-русски не понимают, но этого и не надо. Нужно просто выпустить на сцену пышногрудую исполнительницу украинского юмора, и пусть читает все, что знает. Пусть даже не читает, а просто стоит у микрофона, но периодически поворачивается в профиль и вздымает грудь.
А еще она может просто ходить – этого будет достаточно!
Когда тут была Соня Ротару, шептал Семен Израилевич, у нее сломался микрофон. Так вот, момент, когда она просто стояла и не пела, африканцам понравился больше всего.
Что касается милиционера, то он шептал мне в другое ухо, что местные купили билеты не на концерт, а на драку, что это старая традиция и что дрались даже на Кобзоне, пока он не перешел на фрейлехс. А когда перешел, то все танцевали и дрались одновременно.
Он рассказал, что вся милиция города уже в фойе, и он просто интересуется, на каком слове моего монолога им врываться в зал.
В это время артисты уже собрались на сцене и горячо обсуждали ситуацию.
Вокалисты заявили: у них несмыкание связок, и они петь не могут, тем более что Володя напился.
Чтица украинского юмора заметила, что ей не смешно. В ней еще живы воспоминания, как в Полтавской области на сцену выскочил какой-то идиот и разорвал на ней сорочку-вышиванку, при этом шепнув, что ждет ее после концерта у служебного входа. А когда она вышла, то он, подлец, ее не ждал.
Что касается жонглера, то он сказал, что с него хватает того деревенского козла. И с нашим козлом-администратором он больше дел иметь не желает.
Семен Израилевич всплеснул руками и собрался что-то ответить, но в это время зал нетерпеливо засвистел, нервно зааплодировал, и в ту же минуту на сцене появились танцоры. Они были в гримёрке и о предстоящей драке ничего не знали.
Подрыгав ногами, они спросили, после кого идут по программе. Под жгучими взглядами Семена Израилевича и потного милиционера я сказал, что они идут сразу после моего вступительного монолога.
Пошел занавес.
Хриплым голосом я начал читать «Маршрут дружбы».
Зал гудел, но это был зловещий гул.
Африканцы не понимали по-русски и вполголоса говорили о чем-то своем, африканском.
Местные же не приглушали голосов, и я отчетливо слышал, как они договаривались, с какой стороны зала начать бить «чернявых».
Нужно было быстрей дочитать монолог и смываться.
Я читал торопливо, изучая зал и пытаясь угадать, кто именно начнет драку.
В первом ряду, среди местных, сидел какой-то мордатый детина. На коленях он держал большой арбуз и большой нож. Я понимал, что арбуз он бросит в меня, а нож воткнет в ближайшего негра, который сидит рядом с ним через проход.
Мой монолог закончился.
Зрители отметили его истеричными аплодисментами.
Так на утренниках дети аплодируют клоуну, который должен выпустить главное блюдо – Деда Мороза.
Заиграла музыка, и на сцену выскочили танцоры.
Пошел украинский танец.
Вдруг зал притих.
Я судорожно выглянул в щелку.
Драки не было – все с любопытством смотрели на сцену. Смотреть было на что. Ансамбль играл без Володи.
Музыкальная тема не звучала, и танцоры прыгали под странное «умца-умца».
Первый танец закончился, начался второй.
Это был классический гопак.
Без мелодии, которую должен был играть Володя, он слушался и смотрелся еще более идиотски, чем первый.