Ужасный век. Том I
Шрифт:
Потому что место не самое уединённое. Потому что прежний его небогатый опыт с женщинами подобных сцен не включал: только сцены оплаты, ну и… Ну да: как вышло с Фарханой. Фу… Лучше не вспоминать.
Ну и ещё потому, что это сама Гретель — кто бы из наёмников сейчас на место Игги не захотел? Эх, Кеннет бы не растерялся!.. Ледяные глаза оказались совсем близко. Грудь, впрочем, была гораздо ближе.
— Зачем тебе эта повязка, милый? Зажило ведь.
Юноша машинально прикоснулся к повязке, хотя коснуться хотелось кое-чего
— Ну… там ничего хорошего.
— Покажи мне.
— Зачем?
— Хочу! Покажи. Может, потом и я тебе кое-чего покажу, а?..
Гретель и не стала дожидаться разрешения: сама стащила с лица Игги оранжево-красный платок, а тот и не сопротивлялся. Лишь надеялся, что в полутьме всё выглядит капельку менее ужасно, чем при свете дня.
Пустая глазница. Проломленная скула, осколки которой вытащили — осталась неестественная впадина. Дыра в виске, закрытая прикрученной к остаткам кости монетой. В клочья разорванная щека: сшили как могли, лишь бы зубы не торчали наружу. О красоте никто уже не заботился.
Это точно не такие шрамы, которые украшают. Это абсолютно отвратительно.
Но во взгляде Гретель не было ни капли отвращения. И какого-то сопливого сочувствия тоже не наблюдалось. Она изучала жуткое увечье Игги с интересом — и лишь толикой горечи. Словно ей было жаль не десятника, а его некогда красивое лицо само по себе. И то чуть-чуть.
— И ты правда этого стесняешься?
— Ну… выглядит дерьмово.
— Ах…
Гретель немного отстранилась и повернулась к десятнику спиной. Сгребла свои светлые локоны, убрала их за плечо, обнажив шнуровку платья.
— Развяжи.
— Что?..
— Творец Небесный, вот уж о чём я дважды никого не просила!.. Развяжи. Я же тебе обещала кое-что показать?
Шнуровка поддалась легко. Едва Игги чуть раздвинул ткань, как понял, о чём идёт речь.
На спине Гретель живого места не было: почти от плеч начинались ужасные рубцы, которые и слепой ощутил бы пальцами не хуже, чем Игги — оставшимся глазом. Переплетение жутких бугров, похожих на горные цепи.
Это не розги и даже не плеть. Определённо кнут. И наверняка ниже — ещё хуже…
— Кто это сделал?
— Тот, кто давно сдох. В заслуженных, сука, муках! О да, эта свинья сполна расплатилась, можешь не беспокоиться. А шрамы… ха. Мне ещё пришлось тогда постараться, чтоб спиной ограничилось. Понимаешь, милый… нас всех война изуродовала. Всех. Кого только внутри, но большинство — и так, и этак.
Игги робко гладил кончиками пальцев шрамы Гретель, испытывая странную помесь сочувствия с возбуждением. Хотя… странную? Что-то подобное уже было. Совсем недавно. Но в совсем иной ситуации.
— Так что не стесняйся своего лица. Ты же не по пьяни со стены упал. Это в бою. Ты же, ты же…
Гретель снова повернулась к нему. Развязанное платье немного соскользнуло: оно и так сидело низко, а теперь почти открыло грудь. Совсем бы упало, будь грудь Гретель поменьше. Женщина совсем вдавила Игги в угол.
— Ты ж окромя войны и не видел ничего. Ты просто не понимаешь. Почти все людишки на толику такого не способны, что могут парни вроде тебя. Народец всё больше мягкий, как дерьмо. А под ржавчиной-то всегда… Сам знаешь. Железо. Железо — оно и есть железо. Даже если дерьмово выглядит.
Ладонь скользнула по шее Игги, ногти впились в кожу под затылком. Гретель прижалась мягкой, тёплой щекой к лицу изуродованному лицу десятника. Прямо к криво зашитой щеке и тому месту, где булава проломила череп. Нежно-нежно. Игги дёрнулся было, хотел отстраниться — хоть на самом деле вовсе не хотел, непроизвольно вышло. Рука Гретель не позволила этого сделать.
Игги вспомнил, как его лица коснулась Ирма: тогда это было по-матерински. Да, почти такими он помнил руки Навчин. А вот теперь вышло совсем иначе. Никто прежде не прикасался к Игги так, как Гретель. За деньги так не делают.
— Знаешь, у меня здесь три мужа было. Всех убили. Говорят теперь, будто я погибель приношу! Пускай. Я ведь, Игги, не шлюха. Я замужем за этими цветами. Ржавчина. Огонь и кровь. Вот что я люблю, и ничего… ничего другого, милый. А ты уже заржавел, верно? Так время летит…
Игги наконец преодолел стеснение и обнял Гретель за талию. Потом опустил руки ниже: на ощупь там всё было ничуть не хуже, чем на вид. Лучшего и не пожелаешь! Гретель положила ладони ему на грудь, чуть оттолкнулась — лишь чтобы добраться губами до губ.
Но они так и не поцеловались.
Прозвучал выстрел. На выстрел Игги плевать хотел — мало ли что в портовом квартале стряслось, но следом с улицы донёсся голос Карла:
— Тревога!!!
Да вашу ж мать…
Почему сейчас? Почему какое-то дерьмо случилось именно этой ночью? Почему не часом позже, да хоть на полчасика? Ни один солдат никогда не радуется тревоге, но сейчас Игги был просто в бешенстве.
Красивое лицо Гретель тоже скривилось — она была расстроена не меньше.
— Ну что у нас с тобой за жизнь, а?.. Беги. Беги, чего ждёшь?
Глава 10
— Мои руки чисты!
Ну конечно. Руки Сулима ар-Наджиба были так же чисты, как его белые одежды. Лицо, впрочем, выражало праведную ярость.
— И я даже сожалею о том, что они чисты! Учитывая всё то, что узнал!
Джамалутдин-паша постарался выразить свой вопрос без слов, взглядом.
В чём Сулиму не откажешь, помимо харизмы — так это во вполне искренней скромности. Хоть и будучи человеком высокого происхождения, да забравшимся на самую вершину духовенства, он жил в самых простых покоях и довольствовался крайне малым. Проповеди, которые жрец обращал в черни, в этом вопросе были вполне честными.