В гостях у турок
Шрифт:
— Ахъ, вы опять надувать меня вздумали! Вмсто чаю пуншъ пьете! Домой, домой тогда! Не хочу и минуты здсь оставаться, — взвизгнула она и, какъ ужаленная пантера, вскочила съ ковра и побжала съ горы внизъ по направленію къ выходу изъ сада.
Мужчины, разсчитавшись съ кафеджи и выпивъ еще по рюмк коньяку гольемъ «на дорожку», поспшно догоняли ее. Головы ихъ были отяжелвши, ноги слабы. Николай Ивановичъ даже споткнулся и упалъ разъ, прежде чмъ догнать жену.
— Пронюхала! Нтъ, каково? Пронюхала! —
— Хитраго дама! Охъ, какого хитраго! — отвчалъ Каранетъ. — Моя покойнаго жена была совсмъ глупаго двочка передъ ней.
— Все-таки мы, Карапетъ, домой не подемъ. Что теперь дома длать? Мы подемъ по Босфору, продолжалъ Николай Ивановичъ.
— А если твоя барыня захочетъ домой? — спросилъ Карапетъ.
— Мы ее опять надуемъ. Почемъ она знаетъ, куда пароходъ идетъ? Сядемъ, скажемъ, что демъ въ Константинополь, а сами къ Черному морю. Надо-же намъ Босфоръ посмотрть.
— Непремнно надо, дюша мой. Босфоръ — перваго дло. Какъ возможно безъ Босфоръ!
— Ну, такъ вотъ на пристани и бери билеты до Чернаго моря и обратно въ Константинополь. Ты говорилъ, что можно.
— Можно, можно, эфендимъ. Ретуръ-былетъ это называется. А только и хитраго ты человкъ, дюша мой, эфендимъ, на счетъ своя жена! — похлопалъ армянинъ своего спутника по плечу и толкнулъ его въ бокъ. — Говорятъ, армянинъ хитраго человкъ, хитре жида. Нтъ, дюша мой, ты хитре армянина.
— Какое! Это я только насчетъ жены, да и то она всегда верхъ беретъ, — далъ отвтъ Николай Ивановичъ.
Только за воротами кладбища успли они нагнать Глафиру Семеновну. Потъ съ нихъ струился градомъ. Отъ потоковъ его пыльныя лица ихъ сдлались полосатыми, какъ голова у зебра. Глафира Семеновна чуть не плакала отъ злости.
— Ага, пьяницы! Наконецъ-то вы оторвались отъ вашей кабацкой соски! — встртила она мужчинъ,
— Да какое-же тутъ пьянство, душечка, возразилъ мужъ. — Просто выпили пуншику на легкомъ воздух при благоуханіи кипариса.
— Однако, вы меня надули. Два раза надули! Нтъ, ужъ больше не надуете. Теперь домой и никуда больше.
— Да конечно-же, домой, ангельчикъ. Куда-же больше? Продемъ черезъ Босфоръ и домой.
— Нтъ, совсмъ домой. Прямо въ Россію домой… Въ Петербургъ домой… Вонъ изъ этого пьянаго города! — кричала Глафира Семеновна.
— Да разв мы пьяны, мадамъ, дюша мой? — началъ армянинъ, пуча глаза.
— Еще-бы нтъ! Совсмъ пьяны. Разв сталъ-бы трезвый мужъ при своей жен проходящихъ мимо турчанокъ за платья хватать. Да и вы тоже пьяная морда.
— Позволь, дюша мой, мадамъ… Это были не турчанки, а дв армянки. И тронулъ ихъ за платьевъ я, а не мужъ твой.
— Вотъ нахалъ-то! А это лучше, что-ли, что вы армянокъ дернули? Но я видла, что и Николай… И при этомъ какіе взгляды!
— Другъ мой, Глашенька, ты ошиблась,
— Прочь! Чего лзешь! Ты забываешь, что ты на улиц! взвизгнула Глафира Семеновна и сбила у мужа зонтикомъ шапку.
Проходившій мимо турокъ въ куртк и феск, видвшій эту сцену, остановился и сказалъ что-то по-турецки. Карапетъ откликнулся ему тоже по-турецки и сказалъ Глафир Семеновн:
— Вотъ турецкаго мусью говоритъ, барыня, что ты отъ мужа учена мало.
— О, я и турецкому мусь феску сшибу, пусть только тронетъ меня!
Переругиваясь такимъ образомъ, компанія подошла къ пристани. Пароходъ еще не подходилъ. На пароходной пристани было много ожидающаго народа, и Глафира Семеновна присмирла. Мужъ и армянинъ покуривали папироски. Армянинъ подмигнулъ Николаю Ивановичу и шепнулъ:
— Теперь самаго лучшаго, эфендимъ — турецки мастики выпить и съ кислы маринадъ изъ морковки закусить.
— Выпьемъ. Дай срокъ на пароходъ ссть… — тихо отвчалъ Николай Ивановичъ.
Но вотъ показался пароходъ, плывущій отъ европейскаго берега, и публика засуетилась. Среди ожидающихъ пароходъ закутанныхъ турчанокъ у одной изъ нихъ былъ завернутъ въ пестрый бумажный платокъ довольно объемистый камень. Обстоятельство это не уклонилось отъ наблюденія Карапета, онъ подошелъ съ Глафир Семеновн и, указывая на камень, сказалъ ей:
— Знаешь, дюша мой, мадамъ, какое дйствіе этого камень иметъ?
Все еще злившаяся Глафира Семеновна покосилась на камень и ничего не отвтила. Карапетъ продолжалъ:
— Этого камень ей шейхъ отъ дервишъ далъ. Этого камень святой. У этого турчанки теперь дтей нтъ, а черезъ камень будетъ. Этого камень изъ Мекка.
Глафира Семеновна отвернулась, опять не проронивъ ни слова.
Пароходъ присталъ къ пристани, и публика хлынула на него. Еще дв-три минуты и онъ отвалилъ отъ берега, направляясь къ Черному морю. Николай Ивановичъ въ сопровожденіи супруги и Карапета поднялись на верхнюю палубу и стояли на ней, смотря на удаляющееся отъ нихъ живописное мстечко. Погода была тихая, ясная.
— Прощай, Скутари! — воскликнулъ Николай Ивановичъ нетвердымъ языкомъ, снялъ съ головы шапку и махнулъ ей.
— Тьфу! Пьяное мсто! — плюнула жена и отвернулась.
— Прощай, матушка Азія! — повторилъ свой возгласъ мужъ и опять махнулъ шапкой.
— Не кланяйся, дюша мой, эфендимъ. Еще пять, шесть разъ будемъ сегодня къ Азіятскій берегъ подходить, остановилъ его Карапетъ.
— Какъ такъ? — удивился тотъ.
— Пока до Чернаго моря додемъ, пять, шесть пристани на Европейскаго берегъ есть, да пять, шесть на Азіятскаго. Много разъ, дюша мой, съ своя Азія увидишься: