В гостях у турок
Шрифт:
— Ну, какъ баня? спросила Глафира Семеновна.
— Наша лучше. У насъ паръ, а здсь жаръ. Да и жара-то настоящаго нтъ.
И Николай Ивановичъ началъ разсказывать жен о бан, какъ онъ лежалъ на соф въ турецкой чалм на голов и курилъ кальянъ и т. п. Но когда дло дошло до ресторана въ бан, она воскликнула:
— Вотъ ужъ никогда не воображала, что въ мусульманской земл даже въ бан коньяку можно выпить! Просто невроятно!
Пришелъ хозяинъ армянинъ, красный какъ вареный ракъ, безъ сюртука и безъ жилета.
— Давай, барыня-сударыня, и мин чаю, — сказалъ онъ, садясь.
Въ дверяхъ стоялъ турокъ кабакджи, уступившій самоваръ. Онъ улыбался, кивалъ на самоваръ, бормоталъ что-то по-турецки и произносилъ слово: «бакшишъ».
— Сосдъ кабакджи за бакшишъ пришелъ. Давай,
— Да вдь мы теб за него заплатимъ.
— Все равно ему нужно, душа мой, дать бакшишъ.
— Однако, бакшишъ-то тутъ у васъ на каждомъ шагу, — покачалъ головой Николай Ивановичъ, давая два піастра.
— Турецкій царство любитъ бакшишъ, — согласился Карапетъ.
Разговоръ зашелъ о томъ, что завтра смотрть въ Константинопол, и Карапетъ, освдомившись о томъ, что супруги уже видли, ршилъ, что надо осмотрть Турецкій Базаръ, а затмъ прохаться на пароход взадъ и впередъ по Босфору, захать въ Скутари и побывать на тамошнемъ кладбищ.
Армянинъ-хозяинъ и Николай Ивановичъ пили по шестому стакану чаю и готовы были выпить и еще, но Глафира Семеновна начала звать. Армянинъ это замтилъ и сказалъ:
— Ну, теперь будемъ давать для мадамъ спокой. Мадамъ спать хочетъ.
Онъ всталъ, взялъ съ собой самоваръ и откланялся.
Глафира Семеновна стала ложиться спать, а Николай Ивановичъ продолжалъ еще пить чай, допивая оставшееся въ чайник. Черезъ четверть часа онъ досталъ изъ чемодана бюваръ и дорожную чернилицу, вынулъ изъ бювара листокъ почтовой бумаги и принялся писать письмо въ Петербургъ.
Вотъ что писалъ онъ:
«Любезный другъ и пріятель,
Василій Кузьмичъ.
„Подаю теб о насъ всточку изъ турецкаго далека. Я и жена въ Константинопол. Узнавъ, что мы русскіе, приняли насъ здсь великолпно и въ первый-же день мы удостоились приглашенія къ султану во дворецъ, гд пользовались султанскимъ угощеніемъ и смотрли изъ оконъ на церемонію „селамликъ“, то-есть пріздъ султана въ придворную мечеть. Отъ султана къ намъ приставленъ переводчикъ въ красной феск, который здитъ съ нами всюду на козлахъ по городу, и мы осматриваемъ мечети, а турецкіе городовые отдаютъ намъ честь. Вчера осмотрли знаменитую турецкую мечеть Ая-Софія, передланную изъ православнаго xpaмa, и видли на стнахъ замазанные лики угодниковъ, а затмъ спускались въ подземное озеро. Лежитъ оно подъ землей на глубин нсколькихъ десятковъ сажень и намъ пришлось спускаться боле трехъ сотъ ступеней. Страхъ и трепетъ обуялъ насъ. Спускались мы съ факелами. Со всхъ сторонъ налетали на насъ громадныя летучія мыши и вампиры и кровожадно скалили на насъ зубы, но мы отбивались отъ нихъ факелами, хотя одинъ вампиръ и усплъ укусить мн ухо. Глафира Семеновна два раза падала въ обморокъ и ее приводили въ чувство, но мы все-таки преодолли вс преграды и спустились къ озеру. Озеро простирается на нсколько верстъ и находится подъ сводами, поддерживаемыми нсколькими колоннами. Но здсь опять ужасъ. Смертные скелеты султанскихъ женъ древней эпохи, казненныхъ за измну. Въ древности это было такое мсто, куда сажали изъ гаремовъ турецкихъ женщинъ, пойманныхъ въ неврности пашамъ или оказывающихъ имъ сопротивленіе при желаніи выйти замужъ по любви. Страшное впечатлніе! Глафира Семеновна опять упала въ обморокъ. Я зажмурилъ глаза отъ страха, схватилъ ее на руки и вмст съ проводникомъ мы вынесли ее на воздухъ.
Страшно, но любопытно.
А сегодня былъ въ турецкой бан, откуда часъ тому назадъ вернулся и пишу теб это письмо. Пару у нихъ въ бан нтъ, но жаръ ужасающій. Полъ раскаленъ и по немъ ходятъ въ деревянныхъ башмакахъ, но я старался доказать силу и мощность русскаго человка, отринулъ деревянные башмаки и къ немалому удивленію неврныхъ турокъ ходилъ по полу босикомъ. И еще странность. Здсь такой обычай у турокъ, что иностранца, побывавшаго въ турецкой бан, сейчасъ-же посвящаютъ въ чалму, что и на мн исполнили. Я былъ посвященъ въ чалму. На мою голову навили ее изъ полотенецъ двое турокъ и уложили меня въ чалм на софу, сунувъ въ ротъ кальянъ, въ каковомъ положеніи и заставили пролежатъ четверть часа.
Ахъ,
А за симъ письмомъ прощай! Кланяйся жен.
Извстный теб твой благопріятель Н. Ивановъ».
Написавъ это письмо, Николай Ивановичъ сталъ его запечатывать, улыбнулся и пробормоталъ себ подъ носъ:
— Пускай читаетъ у себя въ рынк сосдямъ. То то заговорятъ!
Надписавъ адресъ, онъ звнулъ и сталъ раздваться, чтобъ ложиться спать.
Глафира Семеновна уже спала крпкимъ сномъ,
LXXXII
Утро. Свтитъ въ отворенныя окна яркое весеннее солнце; и супруги Ивановы опять сидятъ передъ самоваромъ за утреннимъ чаемъ. Въ открытыя окна съ улицы доносятся жалобные выкрики турецкихъ разнощиковъ, продающихъ вареную фасоль, кукурузу, хлбъ. апельсины. Кричитъ раздирающимъ уши крикомъ заупрямившійся вьючный оселъ внизу около хозяйской лавки. Дочь Карапета Тамара прибираетъ комнату. Николай Ивановичъ смотритъ въ книгу «Переводчикъ съ русскаго языка на турецкій» и практикуется съ ней въ турецкомъ разговор.
— Тамара! Слушайте! Экуте! — говоритъ онъ.
Двушка вскидываетъ на него свои прелестные черные глаза и краснетъ. Николай Ивановичъ заглядываетъ въ книжку и произноситъ:
— Босфоръ вапоръ не вакытъ гидеръ? (То есть: когда отходитъ пароходъ по Босфору?)
Двушка даетъ какой-то отвтъ. Николай Ивановичъ не понимаетъ его и опять спрашиваетъ:
— Постахане кангы соканда дыръ? (То есть: гд здсь почта)?
Опять отвтъ по-турецки, который онъ не понимаетъ.
— Да брось ты! останавливаетъ его Глафира Семеновна. — Вдь чтобы она ни отвтила, ты все равно ничего не понимаешь.
— Постой, я ей закажу обдъ. Барышня! Мамзель Тамара! Обдъ на сегодня… Ойле емейи… Первое… Супъ… Сорба…
Двушка кивнула головой.
— Не стану я ихняго супа сть, — проговорила Глафира Семеновна. — Пусть жаритъ, по вчерашнему, бифштексъ
— А курицу съ рисомъ будешь сть? — спросилъ мужъ.
— Ну, вареную курицу, пожалуй…
— На второе… Икинджи… — загнулъ Николай Ивановичъ два пальца и прибавилъ:- На второе курица — таукъ… вареная… Постой, какъ варить-то по-турецки? Циширмекъ. Съ рисомъ… Гд тутъ рисъ? — перелисталъ онъ. — Вотъ рисъ… Пиринджъ… Итакъ: съ пиринджъ… На третье… Угюнджю…
— Да лучше-же мы закажемъ ея отцу обдъ, а онъ ей переведетъ, — опять остановила мужа Глафира Семеновна. — Вдь она все равно ничего не понимаетъ.
— Вздоръ. Все понимаетъ. Видишь, смется!
Стукъ въ дверь. Вошелъ Нюренбергъ.
— А! Гд это вы пропадали? — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Что-жъ вы вчера-то?.. Принесли счетъ? Намъ нужно посчитаться.
— Я, эфендимъ, былъ вчера, но вы такого сладкаго сонъ спали… — началъ Нюренбергъ.
— А подождать не могли? Ну-съ, давайте считаться… Я вамъ выдалъ шесть золотыхъ по двадцати франковъ и четыре раза давалъ по серебряному меджидіе…
— Съ васъ, эфендимъ, еще слдуетъ сорокъ франковъ и десять съ половиной піастры. Ну, піастры, Аллахъ съ ними! Я на этого сумма длаю скидку, — отвчалъ Нюренбергъ и махнулъ рукой.
— Сколько? Сколько съ меня слдуетъ? — вспыхнулъ Николай Ивановичъ.
— Сорокъ франковъ. Двухъ золотыхъ.
— За что?
Нюренбергъ приблизился къ столу и заговорилъ:
— Я, эфендимъ, себ считаю только по десяти франковъ въ день… Это у насъ такса для всхъ проводниковъ. Три дня — тридцать франковъ. Третьяго дня, вчера, сегодня…
— Но вдь сегодня-то еще не началось, да мн сегодня васъ и не надо. Меня будетъ сопровождать по городу здшній хозяинъ.
— Здшняго хозяинъ? — сдлалъ гримасу Нюренбергъ и прибавилъ: — Берите хоть десять здшняго хозяинъ. Пусть васъ надуваютъ. Но сегодня я своего день все-таки потерялъ, кто-жъ меня теперь въ одиннадцатаго часу возьметъ!
— Ну, хорошо, хорошо. Тридцать франковъ… Но куда-же остальныя-то деньги вы растратили? спросилъ Николай Ивановичъ.
— Экипажъ отъ перваго ранга съ лучшаго арабскаго лошади… Билеты, купленнаго у турец, его попы для мечетей, — перечислялъ Нюренбергъ. Четырехъ мечети по меджмдіе — четыре меджидіе. — Двухъ перзонъ — восемь серебрянаго меджидіе.