В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

LXXVI

Суупруги, сидя у прилавка, пили чай, и Николай Ивановичъ то и дло похваливалъ его, говоря:

— Вотъ это чай… Вотъ это настоящій чай. Не вакса какая нибудь англійская, скипяченная.

Чай былъ дйствительно превкусный, свже заваренный.

Странно было видть мужчину, одтаго по-европейски и съ нимъ рядомъ нарядную даму въ модной шляпк, сидвшихъ въ лавченк уличнаго кафеджи и пившихъ чай, прихлебывая его съ блюдечка. Очень естественно, что прохожіе начали останавливаться и съ удивленіемъ смотрть на нихъ. Подскочилъ длинноволосый нищій дервишъ въ грязномъ балахон и съ крикомъ «гу-гу» протянулъ имъ свою чашечку для сбора подаянія.

Просила милостыню черномазая, грязная цыганка, у которой торчалъ изъ-за спины ребенокъ, помщенный въ кузовк. Пришли торговцы изъ сосднихъ лавокъ и тоже остановились, съ любопытствомъ осматривая супруговъ и разспрашивая объ нихъ у стоявшаго тутъ-же Нюренберга. Странно было для всхъ, что люди пріхали въ щегольской коляск и сидятъ при такой обстановк. Нюренбергъ объяснялъ имъ, какъ могъ, капризъ своихъ кліентовъ. Турецкій гортанный говоръ такъ и стоялъ въ толп. Остановился даже прозжавшій мимо черкесъ-всадникъ и присоединился къ разговору.

— Послушайте, Нюренбергъ, разгоняйте пожалуйста публику. Чего это столпились и смотрятъ, какъ на зврей какихъ! — сказалъ Николай Ивановичъ проводнику.

Тотъ пожалъ плечами, но крикнулъ что-то по-турецки толп. Кафеджи замахалъ на остановившихся руками и одного изъ любопытныхъ даже отпихнулъ въ плечо, но толпа не расходилась и вдругъ изъ нея раздался русскій ломаный говоръ:

— Здравствуй, господынъ русскый эфендымъ! Изъ Москва прыхалы? Поклонъ мой, дюша моя, вамъ! Мы тоже въ Руссый были. Въ Нахычевань были, въ Ростовъ-на-Дону были. Здравствуй, барыня!

Изъ толпы выдвинулся черный какъ жукъ усатый пожилой человкъ съ небритымъ щетинистымъ подбородкомъ и кланялся, прикладывая ладонь руки ко лбу и къ груди. Онъ былъ въ феск, въ жилет и въ передник, запачканномъ кровью, а у пояса его вислъ большой ножъ въ чехл.

— Армянинъ? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ, сообразивъ при упоминаніи о Нахичевани о національности говорящаго.

— Арменски человкъ, — кивнулъ тотъ. — Мы мясникъ, фруктовщикъ будемъ. Ходы на часъ, дюша мой, покупать апельсины. Кишмышъ есть, коринка есть. Наша лавка здсь рядомъ.

— А въ самомъ дл недурно-бы купить апельсиновъ, — сказала Глафира Семеновна.

— Есть, есть, барыня! Хороши портогалы есть. Угощеніе дадимъ. Изъ Москва? — спросилъ армянинъ.

— Нтъ, изъ Петербурга.

— Знаемъ Петербургъ. И тамъ есть арменски люди.

— А вы давно здсь въ Константинопол? — начались разспросы.

— Мы настоящій стамбулски арменинъ есть, а только торговали въ Нахичевань и въ Ростовъ-на-Дону. И папенька, и маменька наши изъ Стамбулъ.

Супруги допивали чай, а мясникъ-армянинъ ждалъ и разспрашивалъ ихъ, гд они остановились, нравится-ли имъ Стамбулъ. Онъ самъ спросилъ себ у кафеджи чашку кофе и не только выпилъ кофе изъ маленькой чашечки, но даже вылизалъ изъ нея языкомъ всю гущу, оставшуюся на дн. Но вотъ супруги напились чаю, щедро разсчитались съ кланявшимся и скалившимъ отъ восторга зубы кафеджи, и армянинъ повелъ ихъ въ свою лавку, находившуюся дома черезъ два. Вся толпа тотчасъ-же перекочевала за ними. Купили они у армянина апельсиновъ, миндальныхъ орховъ, фисташекъ. Армянинъ усадилъ супруговъ у себя въ лавк и, пославъ къ кафеджи за кофе, сталъ ихъ подчивать кофе. Отказаться было не ловко. Онъ уже узналъ, какъ зовутъ супруговъ, и величалъ ихъ по имени и отчеству. Николай Ивановичъ спросилъ въ свою очередь, какъ зовутъ армянина.

— Карапетъ Абрамьянцъ, отвчалъ онъ. — Карапетка… Зовите Карапетка — вотъ и все.

— Съ какой стати? Вы купецъ, я купецъ. Одного поля ягоды мы. Будемъ звать и васъ по отчеству. Карапетъ Иванычъ, что-ли?

— Зачмъ Иванычъ? Папенька мой

былъ Аветъ.

— Ну, такъ Карапетъ Аветычъ. Вотъ что, Карапетъ Аветычъ… началъ Николай Ивановичъ: Хочу я перехать въ другую гостинницу. Не нравится мн тамъ. Очень ужъ все чопорно тамъ, модно, все на англійскій манеръ. Пьютъ и дятъ по часамъ… Отъ такого часа до такого… А въ остальное время ни състь, ни выпить ничего не допросишься. А мы этого не любимъ, мы люди русскіе. Намъ вотъ сейчасъ подавай, когда захотимъ. А главное, что настоящаго чаю тамъ напиться нельзя. Самовара нтъ. Но это бы еще ничего. А кипятку, подлецы, не даютъ. Даютъ теплую воду, а кипятку нтъ.

— А сколько платишь за комнату?

— Да плата-то чортъ съ ней. Мы не изъ-за платы. А гостей не уважаютъ, не хотятъ по нраву потрафить. Платимъ мы, кажется, двнадцать франковъ, сказалъ Николай Ивановичъ и взглянулъ на Нюренберга, ожидая подтвержденія.

— Пятнадцать, отвчалъ тотъ.

— Фю-фю фю! — просвистлъ армянинъ. — Мы тыб, дюша моя, за пять франки хорошую комнату найдемъ.

— Но зато это будетъ не лучшаго отель, а caмаго простаго турецкаго хане… — вставилъ Нюренбергъ.

— А что-жъ изъ этого? Было-бы чисто да мягко и чтобы мн этихъ поганыхъ мордъ лакейскихъ во фракахъ не видть. Словно актеры какіе, князей разыгрывающіе. Да и постояльцы-то вс во фракахъ. А мы любилъ по просту, по домашнему… Намъ хоть турецкая, хоть персидская гостинница, но была-бы постель почище.

— Да у насъ даже и свое постельное блье. и подушки, и пледы вмсто одялъ есть, если ужъ на то пошло, — проговорила Глафира Семеновна.

Армянинъ стоялъ въ раздумьи и чесалъ затылокъ.

— Хочешь, дюша моя, я тебя у себя за пять франки, самая лучшая комната уступать буду? — произнесъ онъ, наконецъ.

— У васъ въ квартир? — быстро спросила Глафира Семеновна.

— Да, у насъ въ квартыр, барыня. — Здсь на верху, надъ лавкомъ. Ходы на насъ посмотрть комната, Николай Иванычъ, ходы на насъ, барыня, дюша моя…

И армянинъ потащилъ супруговъ къ себ въ квартиру, находившуюся надъ лавкой. Нюренбергъ шелъ сзади, пожималъ плечами и уврялъ, что для такого именитаго господина въ простой квартир останавливаться неудобно, потому что нтъ ни прислуги настоящей, ни ресторана.

— Пшитъ! — крикнулъ на него армянинъ, сдвинувъ брови и строго выпуча глаза — Чего ты кричишь? Чего, какъ собака, лаешь! Бакшишъ теб надо? Я дамъ теб бакшишъ. А вамъ, барыня, дюша моя, я дамъ сынъ для прислуга, дочка для прислуга и самъ Карапетъ Абрамьянцъ будетъ прислуга. Николай Иванычъ лубитъ самоваръ? Будетъ и самоваръ.

— Даже и съ самоваромъ? — улыбнулся Николай Ивановичъ. — А гд возьмешь его?

— У сосда-кафеджи возьму, эфендимъ.

Комната армянина была относительно чистая.

Стояла большая софа по стн, на полу лежали два нарядные ковра, нсколько внскихъ буковыхъ стульевъ…

— Для барыня ваша, эфендимъ, тоже софа поставимъ, — сказалъ армянинъ. — Кровать у меня нтъ, а софа, сколько хочешь, есть.

Супругамъ комната понравилась, а Глафира Семеновна даже промолвила:

— Да на софахъ-то даже еще лучше спать. Я люблю.

— Еще бы. И будетъ это совсмъ по-турецки, — прибавилъ супругъ. — А то пріхали въ Турцію и живемъ въ какой-то Англіи, гд все англійскія морды во фракахъ. — Согласна, Глаша, сюда перехать?

— Да отчего-же?.. Съ удовольствіемъ… Попроще-то, право, лучше.

— Ну, такъ и останемся.

Нюренбергъ сдлалъ кислое лицо, а армянинъ взялъ правую руку Николая Ивановича, сказавъ:

— Добраго дло будетъ! Жыви! Спи! Кушай! Шашлыкъ, бифштексъ хочешь — самый лучшій, первый мясо изъ лавки дамъ, и дочка моя сейчасъ все сдлаетъ.