В гостях у турок
Шрифт:
Тотъ только развелъ руками и сказалъ:
— Вс именитаго путешественника смотрятъ.
Къ мужу подскочила Глафира Семеновна и шепнула:
— Онъ никакого меджидіе за входъ вовсе не давалъ, а сунулъ старику сторожу какую-то мелкую монету въ бакшишъ — вотъ и все. Я видла.
— А съ меня взялъ. Ну, да чортъ съ нимъ. А только ужъ достаточно по мечетямъ Магомету праздновать!
Супруги стали садиться въ экипажъ.
— Сейчасъ я васъ въ знаменитаго турецкій базаръ повезу. Тамъ есть хорошаго внскаго ресторанъ, гд и позавтракать можно, сказалъ Нюренбергъ, подсаживая
— Какой тутъ завтракъ въ четвертомъ часу! Прямо обдать будемъ. Я сть, какъ собака хочу, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — А пить еще того больше… Чаю, чаю хочу. Съ какимъ бы наслажденіемъ я теперь далъ меджидіе, чтобы по-человчески, по-русски, настоящимъ манеромъ напиться чаю, сидя около самовара!
Экипажъ мчался по узкой улиц. Пшеходы, всадники и вьючные ослы такъ и шарахались въ сторону, чтобы дать ему дорогу. Домишки по улиц были маленькіе, турецкой постройки, съ окнами, расположенными какъ попало, не въ симметрію. Между домишками шли пустыри, обнесенные заборами, а въ заборахъ то тамъ, то сямъ были временныя състныя лавки, сколоченныя изъ досокъ съ грудами вареной фасоли, кукурузы, благо хлба, съ таганами и кипящими на нихъ на угольяхъ чайниками съ кипяткомъ для кофе. И здсь-то, въ одной изъ лавченокъ, судьба послала Николаю Ивановичу увидть русскій самоваръ. Грязный, кое-гд позеленвшій, онъ киплъ, поставленный на прилавк, точь въ точь, какъ у насъ въ Россіи во время какихъ нибудь церковныхъ ярмарокъ въ селахъ, но съ тою только разницей, что на немъ красовалась надтой та самая мдная труба, которая у насъ всегда продается при покупк самовара, но никогда не употребляется. Увидалъ его Николай Ивановичъ и радостно закричалъ:
— Глаша! Смотри! Нашъ русскій самоваръ! Вотъ сюрпризъ-то! Только заговорилъ о самовар, а онъ тутъ какъ тутъ. Эй, извозчикъ! Арабаджи! Стой! Стой!
И Николай Ивановичъ вскочилъ въ коляск и схватилъ кучера за плечи.
— Послушайте, Афанасій Ивановичъ, — сказалъ онъ проводнику:- Тутъ самоваръ, стало быть можно чаю напиться.
Тотъ веллъ кучеру остановить лошадей и отвчалъ:
— Конечно, можно, но я не знаю, хорошо-ли будетъ, если такого именитаго господинъ и съ мадамъ будутъ пить чай въ самаго мужицкаго кофейн.
— Э, что тутъ разбирать! Кто здсь насъ знаетъ Глаша! Согласна напиться здсь чаю? — обратился къ жен Николай Ивановичъ.
Та замялась.
— Неловко-то оно будетъ, неловко, — отвчала она. — Вонъ тутъ и носильщики дятъ, тутъ и погонщикъ ословъ… Ну, да все равно!
И она стала выходить изъ коляски. Вышелъ и Николай Ивановичъ.
— Эй! Кайнатъ (то-есть самоваръ)! — крикнулъ онъ выскочившему изъ-за прилавка турку въ рваной синей куртк и шароварахъ и почтительнйше приложившему руку къ феск на лбу. — Кайнатъ! Чаю намъ напиться можно? Чаю, чай… Понимаешь?
Нюренбергъ тотчасъ-же перевелъ желаніе Николая Ивановича по-турецки. Турокъ, радостно оскаливъ блые зубы, откинулъ доску прилавка и сталъ приглашать гостей войти въ лавку. Въ лавк уже сидли на полу на грязной циновк, поджавъ подъ себя ноги, чалма изъ тряпицъ, съ необычайно смуглымъ лицомъ и замасленная порыжлая, когда-то красная феска, въ сдыхъ
— Сидите, сидите, почтенные! — махнулъ имъ рукой Нижолай Ивановичъ и прибавилъ:- Селямъ алейкюмъ (то-есть: здравствуйте)!
— Сабахынызъ хайръ ола, челеби (то-есть, добраго утра, хозяинъ)! — откликнулась тряпичная чалма, приложивъ ладонь ко лбу.
— Николай Иванычъ, только я на полъ не сяду… — сказала Глафира Семеновна, не видя мебели въ лавченк, но хозяинъ лавки уже вытаскивалъ изъ-подъ прилавка два некрашеные тубарета и говорилъ:
— Отуръ буюрунъ, эфендимъ! Отуръ буюрунъ, мадамъ (то-есть, прошу садиться). Русыя (то-есть, Россія)? — спросилъ онъ ихъ, сдернулъ съ полки маленькій молитвенный коврикъ, покрылъ имъ одинъ изъ табуретовъ и указалъ на него Глафир Семеновн.
— Россія… Россія… Изъ Россіи… — отвчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ, обращаясь къ жен:- Какой радушный турокъ! Смотри, какъ онъ радуется! Не знаетъ, чмъ услужить. Ну, садись на коврикъ.
Супруги сли на табуреты и придвинулись къ прилавку. Турки услись у ногъ ихъ на циновк и продолжали сть изъ чашекъ. Кафеджи суетился около самовара и заваривалъ чай въ маленькомъ чайник. Нюренбергъ стоялъ на улиц и покуривалъ папироску.
— Спросите, откуда у него взялся русскій самоваръ, — сказалъ проводнику Николай Ивановичъ.
Нюренбергъ заговорилъ съ кафеджи по-турецки и потомъ сообщилъ:
— Онъ говоритъ, что здсь много продается самоваровъ въ Пер въ русскаго магазин. А купилъ онъ его потому, что къ нему очень часто русскіе матросы заходятъ чай пить. Самоваръ у него давно. Онъ говоритъ, что въ самовар скоре скипятить горячаго вода, чмъ въ чайник на турецкаго таган.
— Глаша! Слышишь! Какой разумный турокъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Но отчего вс такъ не поступаютъ здсь? Отчего другіе не берутъ съ него примръ?
— О, эфендимъ! Здсь самоваровъ есть у многаго турецкаго кафеджи, — отвчалъ Нюренбергъ. — Вотъ если вы пожелаете създить на кладбище въ Скутари, то тамъ почти у каждаго кафеджи самоваръ.
— Отчего-жъ ты мн раньше не сказалъ! — закричалъ на него Николай Ивановичъ. — А я мучаюсь, терзаюсь, глотая черную англійскую ваксу вмсто чая. — Что это такое Скутари? Гд это такой Скутари?
— Черезъ Босфоръ, на Азіатскомъ берегу.
— Въ Азіи? Такъ что-жъ ты шутишь со мной, полупочтеннйшій, что ли! Разв я про Азію спрашиваю!
И Николай Ивановичъ даже сверкнулъ глазами.
— О, успокойтесь, эфендимъ — улыбнулся Нюренбергъ. — Азія отъ насъ близко. Азія отъ насъ недалеко. Азія отъ вашего гостинница всего полчаса зды. Мы теперь въ Европ, а ужъ черезъ Босфоръ будетъ Азія, а нашъ Босфоръ все равно, что ваша Нева.
Николай Ивановичъ слушалъ и не доврялъ.
— Врно, врно. Онъ не вретъ… шепнула мужу Глафира Семеновна. — Я учила. Въ пансіон учила… Помню…
Кафеджи, между тмъ, разставлялъ чашки на прилавк и блюдцо съ сахаромъ.