В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

Николай Ивановичъ вытащилъ золотой, разсчитывался за чашки и спрашивалъ татарина:

— Почему вы узнали, что мы русскіе?

— А шапка-то русская на голов. Да и весь видъ русскій… Совсмъ московскій видъ.

— А вотъ мы изъ Петербурга, а не изъ Москвы. Давно здсь въ Константинопол?

— Да ужъ лтъ пять будетъ.

— А отчего изъ Россіи ухалъ?

— Да ужъ очень народъ тамъ прижимистъ сталъ. Трудно торговать стало. Вотъ-съ пожалуйте сдачу съ вашего золотого. На піастры да на пары-то привыкли-ли считать? — задалъ вопросъ татаринъ и, когда супруги направились въ ворота мечети, крикнулъ имъ:- Счастливо оставаться, господа!

За

каменной оградой. составляющей изъ себя навсъ съ каменнымъ поломъ и нсколькими спокойно текущими изъ стны фонтанчиками, было еще боле торговцевъ. Пестрота одеждъ была изумительная. Вс кричали и махали руками. Здсь уже продавали, кром сластей и посуды, и ярославскія красныя скатерти съ вытканными изреченіями: «не красна изба углами, а красна пирогами», «хлбъ соль шь, а правду ржь». Скатерти и салфетки висли надъ лавками и разввались въ воздух, какъ знамена. Между ларьками бродили, ведя за руки ребятъ, турчанки въ пестрыхъ фереджи (нчто врод капота мшкомъ, безъ таліи) и въ вуаляхъ. Ребятишки держали въ кулакахъ засахаренные фрукты, рахатъ-лукумъ, халву, откусывали отъ кусковъ и мазали ими губы, носъ и щеки. А среди торговцевъ и покупателей бродили тысячи голубей, выскакивая изъ-подъ людскихъ ногъ. Еще большія тысячи голубей сидли и ворковали на карнизахъ навсовъ, составляющихъ галлерею Караванъ-Сарая и ожидая подачекъ въ вид раскрошеннаго хлба отъ добровольныхъ дателей.

— Здшніе голуби кормятся на счетъ султана. Отъ дворцоваго управленія отпускается очень много мшковъ овса смотрителю мечети, но должно-быть очень немного попадаетъ здшняго голубямъ, разсказывалъ супругамъ Нюренбергъ. — Вы посмотрите, какого они голоднаго зври. Протяните вашего рука — и они тотчасъ сядутъ на руку, думая, что вы даете имъ маленькаго крошка. Два раза въ день выходитъ смотритель къ голубямъ и выноситъ маленькаго ящикъ съ овсомъ, а получаетъ для этого дла цлаго мшокъ овса. Только отъ публики они и питаются, а то улетли-бы. Протяните рука, мадамъ, протяните.

— Зачмъ буду ихъ обманывать? Вы мн лучше купите булку, и я съ крошками имъ протяну, сказала Глафира Семеновна.

Нюренбергъ сбгалъ за хлбомъ. Глафира Семеновна раскрошила его, раскидала, протянула руку съ крошками и цлое громадное стадо голубей слетло съ карнизовъ и окружило ее. Они садились къ ней на руки, на плечи, на голову.

— Видите, какъ они голодны, указывалъ на голубей Нюренбергъ. — Но за то смотритель, турецкаго попъ — о, какого онъ сытаго и толстаго человкъ!

— Ну, что-жъ, больше нечего здсь смотрть? спрашивалъ его Николай Ивановичъ.

— Нечего, нечего, эфендимъ. Извольте выходить за ворота. Сейчасъ подемъ въ знаменитаго Ая-Софію.

Супруги вышли за ворота. Чалма изъ-за ларька съ посудой кричала имъ:

— Прощайте, ваше сіятельство! Вернетесь въ Русскую землю, такъ кланяйтесь тамъ нашимъ казанскимъ и касимовскимъ землякамъ.

При этомъ татаринъ привтливо улыбался и по-турецки кланялся, прикладывая ладонь руки ко лбу.

LXXI

— А вотъ и знаменитаго Ая-Софія! проговорилъ съ козелъ Нюренбергъ, когда экипажъ супруговъ Ивановыхъ вынырнулъ изъ узенькаго переулка на площадь.

Ивановы взглянули и увидли передъ собой что-то колоссальное, съ плоскимъ византійскимъ, придавленнымъ куполомъ и окруженное самыми разнообразными, облупившимися каменными пристройками, которыя сидли на немъ, какъ громадныя бородавки. Къ этимъ

пристройкамъ, прижимаясь, ютились другія, боле мелкія пристройки. Въ облупленныхъ мстахъ виднлся красный кирпичъ, и самъ уже начинающій осыпаться. А изъ мелкихъ пристроекъ выставились и уперлись въ небо четыре остроконечные круглые минарета, какъ-бы сторожащіе всю эту массу прижавшихся другъ къ другу построекъ. На первый взглядъ представлялась какая-то безформенная каменная громада, даже и не похожая на храмъ. Виднлась далеко не презентабельная ршетка, окружающая вс зданія и пристройки.

— Это-то знаменитая Софія? вырвалось у Глафиры Семеновны. — Не нахожу въ ней ничего особеннаго. Чего-же кричатъ-то такъ объ ней? Софія, Софія…

— О, мадамъ, она испорчена пристройками, отвчалъ Нюренбергъ. — Это, кто изъ султановъ не прикладывалъ сюда своего рука! Одинъ — фонтанъ выстроилъ, другаго — минареты пристроилъ, третьяго — прилпилъ маленькаго кіоскъ, четвертаго — тоже… Вс, вс хотли быть строители. Вотъ эти облупившагося стны, что вы видите, были пристроены, чтобы мечеть не упала. Показалось при какого-то султана, что она должна упасть, ну, и выстроили глупаго подпорки. Но посмотрите Ая-Софія внутри! Ахъ! Одного американскаго архитекторъ упалъ въ обморокъ, когда вошелъ въ Ая-Софія. Да-съ… Упалъ въ обморокъ, а потомъ сошелъ съ ума. Ну, да вы сейчасъ увидите.

— Николай Ивановичъ, какъ твое впечатлніе? обратилась Глафира Семеновна къ мужу.

— Да дйствительно, какъ будто того… Не то на городъ съ рки смотришь, не то… Но отчего на купол луны нтъ? Я гд-то читалъ или слышалъ, что турки какъ взяли Константинополь, сейчасъ-же крестъ замнили луной, а тутъ ни креста, ни луны, а только одинъ шпиль. Да… Софію я себ совсмъ иначе воображалъ!

— А вотъ сейчасъ внутри вы ее увидите. Увидите и какъ каменнаго статуя остановитесь, про говорилъ Нюренбергъ. — Войдемъ мы въ нее съ боковаго входъ. Главнаго входъ запертъ, прибавилъ онъ.

Лошади свернули опять въ какой-то переулокъ съ убійственной мостовой и ветхими, убогими домишками и остановились около воротъ въ полуразрушенной оград. Отъ воротъ ко входу въ храмъ вела покатая дорожка, вымощенная растрескавшимися и освшими плитами. Супруги вышли изъ экипажа. Къ нимъ подскочилъ старикъ въ оборванной куртк и замасленной феск, продающій въ корзинк вареную кукурузу и четки, и сталъ предлагать купить эти четки, моргая красными воспаленными глазами и кланяясь. Сидли двое нищихъ, поджавъ подъ себя ноги, темнолицые, морщинистые, въ чалмахъ изъ тряпицъ, протягивали мдныя чашечки и тоже кланялись, прикладывая руки ко лбу. Одинъ былъ слпой, съ страшными бльмами, другой безъ руки по локоть. Нищіе были настолько жалки, что Глафира Семеновна остановилась и подала имъ по серебряному піастру. Николай Ивановичъ купилъ у старика пару четокъ и надлъ ихъ на руку.

— Какъ настоящіе правоврные войдемъ… съ чктвами… — сказалъ онъ жен.

Вотъ и входъ, завшанный кожаной занавской. Супруги проникли въ притворъ и на нихъ пахнуло холодомъ подвала. На каменныхъ плитахъ стояли цлые ряды соломенныхъ туфель безъ задковъ, а около нихъ съ небольшимъ деревяннымъ ларчикомъ сидлъ на ковр старикъ съ сдой бородой, въ блой чалм съ зеленой прослойкой и въ халат. Тутъ-же вертлся черномазый мальчикъ въ феск. Нюренбергъ снялъ съ себя резиновыя калоши, предложилъ то же сдлать Глафир Семеновн, и сдалъ ихъ мальчику. Такъ Николай Ивановичъ былъ безъ калошъ, то ему мальчикъ подвинулъ туфли.