В гостях у турок
Шрифт:
И вотъ Глафира Семеновна, переоблачившаяся въ капотъ, кипятитъ на спиртовой машинк воду. Стукъ въ дверь. Входитъ горничная, въ удивленіи смотритъ на приготовленіе кипятку, улыбается и сообщаетъ, что если мадамъ и монсье хотятъ пить, то можно подать вино и шипучую воду.
— Проваливай! Проваливай въ свой кордебалетъ! кричалъ ей по-русски Николай Ивановичъ и махалъ рукой.
Горничная быстро произноситъ «доброй ночи», кладетъ на столъ лоскутокъ бумажки и опять исчезаетъ. Николай Ивановичъ беретъ лоскутокъ и читаетъ. На немъ карандашомъ написано по-французски: «чай и кофе отъ 8 часовъ до 10 часовъ утра, въ 1 часъ дня — завтракъ, въ 6 часовъ вечера чай, въ 8 часовъ обдъ».
— Смотрите, пожалуйста, косвенный
Черезъ полчаса супруги пили чай. Николай Ивановичъ съ жадностью пилъ горячую влагу въ прикуску и говорилъ жен:
— И право, такъ лучше… Какой прелестный чай… Одинъ восторгъ, что за чай!.. Вдь я у себя въ складахъ и въ кладовыхъ, въ Петербург, всегда такой чай пью, чай, заваренный прямо въ большомъ чайник. Артельщикъ пойдетъ въ трактиръ и заваритъ. Ты и завтра утромъ, душечка, приготовь такой-же… сказалъ онъ жен.
— Хорошо, хорошо. Но каково стоять въ гостинниц перваго ранга и самимъ себ приготовлять чай на парикмахерской машинк!
Черезъ четверть часа Глафира Семеновна укладывалась въ постель, а Николай Ивановичъ, продолжая еще сидть около стакана, принялся писать письмо въ Петербургъ къ своему родственнику, завдующему его длами. Въ комнат было тихо, но съ улицы раздавался заунывный и несмолкаемый лай собакъ. Нкоторыя собаки, не довольствуясь лаемъ, протяжно завывали. Изрдка слышался и жалобный визгъ собаки, очевидно, попавшей въ свалку и искусанной противниками.
Николай Ивановичъ писалъ:
«Добрйшій Федоръ Васильевичъ, здравствуй! Пишу теб изъ знаменитаго турецкаго города, Константинополя, куда мы пріхали сегодня утромъ и остановились въ лучшей англійской гостинниц. Ахъ, что это за дивный городъ! Что это за прелестные виды! Сегодня мы этими видами любовались съ высоты знаменитый башни Галаты. На башню триста ступеней. Она выше Ивановской колокольни въ Москв и оттуда городъ виденъ, какъ на ладони. Глафира Семеновна еле влзла, но на половин лстницы съ ней сдлалось даже дурно, — вотъ какъ это высоко! А наверху башни пронзительный втеръ и летаютъ какія-то страшныя дикія птицы, которыя на насъ тотчасъ-же набросились и намъ пришлось отбиваться отъ нихъ палками. Одну я убилъ. Она такъ велика, что каждое крыло у ней по сажени. Говорятъ, он питаются трупами здшнихъ разбойниковъ, которыхъ турки за наказаніе кидаютъ въ море. А башня эта стоитъ на берегу моря. А морей здсь нсколько: виднется Черное море и вода въ немъ кажется черной, виднется Мраморное и вода бы мраморная, потомъ проливъ Босфоръ — и вода голубая, а затмъ Золотой рогъ и струи его при солнц блещутъ какъ-бы золотомъ.
Сегодня-же видлъ я и султана во всей его крас и величіи, когда онъ во время турецкаго праздника Селамлика показывался народу и възжалъ въ мечеть. Ахъ, какой это былъ великолпный парадъ! Смотрли мы на него изъ султанскаго дворца и удостоились даже турецкаго гостепріимства. Насъ приняли отъ имени султана двое настоящихъ турецкихъ пашей и угощали чаемъ, кофеемъ, фруктами и шербетомъ. Да и вино здсь пьютъ, а только по секрету, и съ однимъ пашой я выпилъ по рюмк мастики, турецкой водки. На вкусъ не особенно пріятная, но крпче нашей. Принимали насъ во дворц съ большимъ почетомъ, и султанъ, узнавъ, что мы русскіе, когда прозжалъ, отдльно отъ всхъ намъ поклонился и даже махнулъ рукой. Видли и султанскихъ женъ, когда он прозжали въ карет, видли евнуховъ, видли весь генералитетъ. Съ пашой однимъ я подружился и онъ звалъ меня въ гости и общалъ показать свой гаремъ. Побываю у него и напишу.
А затмъ все. Очень усталъ. Хочу ложиться спать.
Будь здоровъ, поклонись жен. Глафира Семеновна теб и ей также кланяется. Сегодня она цлый день опасалась, чтобы ее здсь не
Желаю теб всего хорошаго. Твой Николай Ивановъ».
LXVIII
На утро супруги еще спали, а ужъ проводникъ ихъ стучалъ въ дверь и кричалъ изъ корридора:
— Эфендимъ! Десять часовъ! Вы хотли мечети хать смотрть! Экппажъ ждетъ у подъзда. Самаго лучшаго экипажъ досталъ. Вставайте.
— Сейчасъ, сейчасъ! Да неужто десять часовъ? откликнулся Николай Ивановичъ и принялся будить жену. — Афанасій Ивановичъ! Вы подождите насъ внизу и приходите такъ черезъ часъ. Мы должны умыться, одться и чаю напиться.
Глафира Семеновна поднялась не вдругъ.
— Цлую ночь проклятыя собаки не дали спать. Воютъ, лаютъ, грызутся, жаловалась она. — Ужъ свтать начало, такъ я настоящимъ манеромъ заснула. И удивительное дло: днемъ голоса не подаютъ, а ночью цлый собачій концертъ устроили.
Началось умыванье. Закиплъ опять на парикмахерской спиртовой лампочк металлическій чайникъ. Супруги окончательно ршили не требовать больше чаю изъ буфета гостинницы. Глафира Семеновна начала вынимать платье изъ сундука.
— Здсь совсмъ весна. Солнце такъ и палитъ. Надо по весеннему одться. Надну и кружевную шляпку съ цвтами, которую купила въ Вн, говорила она.
— А я останусь въ своей барашковой скуфейк. Правду Нюренбергъ говоритъ, что она придаетъ мн больше солидности при здшнихъ фескахъ и французскихъ шляпахъ котелкомъ.
Къ одиннадцати часамъ супруги были уже одты, выходили изъ своей комнаты и въ корридор столкнулись съ Нюренбергомъ.
— А что-жъ вы мн счетъ-то, почтеннйшій? спросилъ его Николай Ивановичъ.
— Поздно теперь, эфендимъ. Пора хать мечети осматривать. Счетъ расходовъ я вамъ уже сегодня вечеромъ представлю сразу за два дня, отвчалъ Нюренбергъ. — А ужъ теперь позвольте мн на расходы два золотаго монета. Теперь мы подемъ въ такого мсто, гд везд бакшишъ. Бакшишъ направо, бакшишъ налво.
— Берите… Только я боюсь, какъ-бы намъ не сбиться…
— О, все записано! Каждаго вашего піастръ записанъ. Адольфъ Нюренбергъ честнаго человкъ и представитъ вамъ самаго подробнаго счетъ.
Лишь только супруги спустились внизъ на подъемной машин, какъ какъ нимъ подскочилъ прилизанный оберкельнеръ съ таблетками и съ карандашомъ.
— Et d'ejeuner, monsieur?.. обратился онъ къ Николаю Ивановичу. — Какой тутъ дежене, если мы демъ мечети осматривать! воскликнулъ тотъ по-русски. — Когда мы сть хотимъ, вы намъ сть не даете, а когда намъ некогда, съ дежене лзете.
— А обдъ, монсье? Въ восемь часовъ у насъ обдъ. Прикажете васъ записать на сегодня? догналъ Николая Ивановича оберкельнеръ уже у дверей.
— Нтъ, нтъ! И обда вашего не надо! замахалъ руками тотъ. — Керосиновымъ свтомъ только, фраками да хорошей посудой кормите, а супу по полтарелк подаете, да рыбку величиною съ колюшку. Я у васъ и жить-то не хочу въ гостинниц, не только столоваться! Надоли вы мн хуже горькой рдьки своими лощеными харями во фракахъ!
Оберкельнеръ отскочилъ въ недоумніи. Супруги вышли на подъздъ и стали садиться въ экипажъ, но съ нимъ ринулся швейцаръ съ развернутыми веромъ какими-то билетами и говорилъ по-французски:
— Сегодня, монсье, у насъ въ салон въ девять часовъ большой концертъ…
Услыша слова «салонъ» и «гранъ концертъ», Николай Ивановичъ и на швейцара закричалъ:
— Пошелъ прочь! Какой тутъ концертъ! Ну, васъ съ лшему! Ужъ и безъ того заставляете постояльцевъ жить по нотамъ.
Экипажъ помчался, а швейцаръ такъ и остался стоять съ развернутыми веромъ билетами.
Спускались внизъ по Большой улиц Перы, по направленію къ мосту, чтобы перехать въ Стамбулъ, гд, главнымъ образомъ, замчательныя мечети вмст съ стариннйшей изъ нихъ — святой Софіей — и сосредоточивались. Нюренбергъ, сидя на козлахъ, обернулся къ супругамъ и сказалъ: