В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

— Если я вамъ покажу прежде всего нашего знаменитаго мечеть Ая-Софія, то вамъ остальныя мечети будетъ не интересно ужъ и смотрть. А потому посмотримъ сначала Ени-Джами или Валиде-Джами, какъ хотите ее называйте. Это тоже стариннаго и замчательнаго мечеть. Она будетъ сейчасъ, какъ только мы передемъ Новаго мостъ. Этого мечеть построила мать Магомета IV въ семнадцатаго столтіе. Я могъ-бы вамъ прочесть отъ этаго мечеть цлаго ученаго лекція, но зачмъ? Скажу только, что Ени-Джами почти копія съ византійскаго стиль Ая-Софія. А съ Ени-Джами есть опять хорошаго копія мечеть Солиманіе. А съ Солиманіе еще копія мечеть Мехмедіе. Въ котораго годы он построены и какого султаны ихъ строили,

вамъ говорить не надо?

— Нтъ, нтъ! Богъ съ ними! Вдь мы все равно забудемъ, махнулъ рукой Николай Ивановичъ.

— Такъ вотъ сейчасъ будетъ Ени-Джами. О, это замчательнаго постройка! Вся внутренность ея изъ пестраго персидскаго фаянсоваго изразцы. Ахъ, Богъ мой! Я и забылъ сказать вамъ самаго главнаго. Надлили вы на себя ваши калоши? воскликнулъ Нюренбергъ.

— А что? спросила Глафира Семеновна. — Я въ калошахъ.

— И очень хорошаго дла сдлали, мадамъ. Тогда вамъ не придется надвать стараго сквернаго туфли, когда вы войдете въ мечеть… Въ сапогахъ въ мечеть входить нельзя. Нужно или снять своего сапоги или надть туфли, которыя вамъ подадутъ. А такъ какъ вы въ калошахъ, то вы снимете своего калоши и это будетъ считаться, что вы сняли сапоги.

— А мн стало-быть придется туфли надвать? задалъ вопросъ Николай Ивановичъ. — Я безъ калошъ.

— Туфли, туфли. Соломеннаго туфли. А въ нихъ такъ неловко ходить, что вы будете на каждаго шагу спотыкаться. Ахъ, зачмъ вы не надли калоши!

— Но вдь вы не предупредили меня.

— Да, я дуракъ, большаго дуракъ. Впрочемъ, мы дадимъ турецкому попу бакшишъ, и вы наднете туфли на вашего сапоги, ршилъ Нюренбергъ.

— Пожалуйста, Афанасій Иванычъ, устройте. А вы сами-то въ калошахъ?

— Я? По своего обязанности я даже въ самаго жаркаго погода, въ пол мсяц въ резинковаго калоши. Какъ мн быть безъ калоши, если я каждаго день ступаю ногами на священнаго мусульманскаго полъ! отвчалъ Нюренбергъ.

Бойкіе кони несли коляску по мосту. Нюренбергъ указалъ до направленію виднющагося большаго плоскаго купола, окруженнаго многими маленькими, такими-же плоскими куполами, и произнесъ:

— Вотъ она Ени-Джами. Она вся покрыта свинцомъ… Ее всегда узнаете по двумъ минаретамъ. У ней только два трехъяруснаго минареты.

Вотъ и конецъ моста. Начался старо-турецкій Стамбулъ. Свернули на площадь, уставленную ларьками и крытыми лавками, въ которыхъ оборванные турки продавали разную рыбу, и передъ глазами путешественниковъ вырисовалась, хотя нсколько и прикрытая домами, вся мечеть своимъ фасадомъ.

У ларьковъ шла перебранка. Турки, и продавцы и покупатели, какъ-то не могутъ обойтиться безъ перебранки. Стояли ослы съ корзинками, перекинутыми черезъ спины и тоже наполненными рыбой, и по временамъ кричали самимъ пронзительнымъ крикомъ. Между покупательницами было замтно нсколько негритянокъ въ красныхъ кумачевыхъ платьяхъ и съ завязанными блыми платками ртами и подбородками.

— Балыкъ-базаръ… Рыбнаго рынокъ, отрекомендовалъ площадь Нюренбергъ и прибавилъ: По вашему, по-русскому балыкъ — соленаго и сушенаго спина отъ осетрина, а по турецкому балыкъ — всякаго рыба.

LXIX

Экипажъ подъхалъ съ мечети Ени-Джами. Въ мечеть вела снаружи широкая гранитная лстница, прямая, безъ площадокъ, ступеней въ тридцать. Нюренбергъ соскочилъ съ козелъ, помогъ Глафир Семеновн выйти изъ экипажа и сказалъ:

— По этаго главнаго лстниц я васъ въ мечеть не поведу. Если я васъ поведу по этого лстниц — сейчасъ подай за входъ серебрянаго меджидіе и бакшишъ направо, бакшишъ налво. А я люблю, чтобы для моего кліентовъ было экономія. Мы этого мечеть

и безъ меджидіе посмотримъ, а только дадимъ хорошаго бакшишъ здшняго дьячку. Пожалуйте за мной. Мы съ другаго хода.

И онъ повелъ супруговъ. Они обогнули мечеть, подошли съ ней съ другой стороны и остановились около громадныхъ старыхъ дверей, обитыхъ желзомъ. Двери были заперты, но вислъ деревянный молотокъ. Нюренбергъ взялъ молотокъ и сталъ дубасить имъ въ двери. Долго никто не показывался, но наконецъ послышались шаги, стукнулъ запоръ извнутри, и дверь, скрипя на ржавыхъ петляхъ, отворилась.

На порог стоялъ съ длинной блой бородой старикъ-турокъ въ чалм, въ круглыхъ серебряныхъ очкахъ и въ темно-зеленомъ халат. Нюренбергъ заговорилъ съ нимъ по-турецки. Переговаривались они довольно долго. Турокъ на что-то не соглашался, но наконецъ распахнулъ дверь и пропустилъ въ нее супруговъ, прикладывая руку ко лбу, ко рту, къ груди и кланяясь. Пришлось подниматься по свтлой гранитной внутренней лстниц съ мозаичными стнами изъ блыхъ фаянсовыхъ съ свтло-синимъ рисункомъ пластинъ, сильно потрескавшихся. Нюренбергъ слдовалъ сзади и говорилъ:

— Мы теперь идемъ въ комнаты султана. При здшняго мечети есть комнаты султана. Это былъ любимаго кіоскъ султана Магометъ Четвертый и здсь жила его любимаго жена. И онъ такъ любилъ этого жена, что никогда съ ней не разставался. Когда султанъ умеръ, мамаша его къ этаго кіоскъ пристроила мечеть, и такъ пристроила, что кіоскъ остался и окновъ его вс выходятъ въ мечеть. Вотъ изъ этого окновъ вы и будете видть всего внутренность мечеть Ени-Джами. Кром порцеляноваго стны, въ ней нечего смотрть, а между тмъ у васъ будетъ экономія на цлаго серебрянаго меджидіе, потому что за входъ въ мечеть вы ничего не заплатите. О, Нюренбергъ никогда не продастъ своего кліенты! хвастливо воскликнулъ онъ.

Въ конц лстницы была опять дверь. Около двери стояло нсколько плетеныхъ изъ соломы туфель безъ задковъ, въ какихъ иногда купаются въ заграничныхъ морскихъ курортахъ. Турокъ въ очкахъ остановился и указалъ на туфли.

— Изъ-за того, что вы, эфендимъ, не надли дома вашего калоши — пожалуйте теперь и надвайте на сапоги здшняго туфли, сказалъ Нюренбергъ Николаю Ивановичу. — А мы съ вашего супругой только снимемъ калоши и пойдемъ въ своего сапогахъ.

Глафира Семеновна сбросила съ себя калоши, Николай Ивановитъ надлъ туфли, и турокъ въ очкахъ распахнулъ передъ ними дверь. Они вступили въ большую комнату, стны и потолокъ которой были изъ фаянсовыхъ изразцовъ съ свтло-синимъ нжнымъ рисункомъ, а полъ былъ застланъ нсколькими великолпными персидскими и турецкими коврами. Ни одинъ коверъ по своему рисунку не походилъ на другой и разостланы они были безъ системы въ самомъ поэтическомъ безпорядк. Коврами былъ завшенъ и выходъ изъ первой комнаты во вторую, также съ фаянсовыми стнами и разнообразными коврами на полу. Первая комната была вовсе безъ всякой мебели, но во второй стояла низенькая софа, длинная, широкая, опять-таки покрытая ковромъ и съ множествомъ подушекъ и валиковъ. У софы два низенькихъ восточныхъ столика, дв-три мягкія совсмъ низенькія табуретки — тоже подъ коврами.

— Вс эти ковры и софа такъ отъ султана Магомета Четвертаго и остались здсь и вотъ уже больше двсти годовъ стоятъ, разсказывалъ Нюренбергъ.

— Двсти лтъ? Да какъ ихъ моль не съла! замтилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь.

— Вы сметесь, эфендимъ? Вы не врите? О, хорошаго турецкаго коверъ можетъ жить триста, четыреста годовъ, если за нимъ хорошо смотрть. Есть турецкаго ковры пятьсотъ, шестьсотъ годовъ. Да, да… Не смйтесь, ефендимъ. И хорошаго кашемироваго шали есть, котораго прожили пятьсотъ годовъ.