В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

— А электрическаго освщенія у васъ въ Константинопол нтъ? спросилъ Николай Ивановичъ Нюренберга.

— Тсъ… Боже избави! Нашъ султанъ боится и электрическаго освщенія и телефоннаго проволока. Думаетъ, что его взорветъ, отвчалъ Нюренбергъ.

— Но вдь телеграфъ-то у васъ есть, а это тоже электричество.

— Подите и поговорите съ султаномъ! Насчетъ телефона его какъ просили — нтъ, нтъ и нтъ.

У театра не было ни одного экипажа, но стоялъ полицейскій солдатъ и лъ насыпанныя въ перчатку зерна кукурузы или бобовъ, вынимая ихъ по зернышку. Супруги вошли въ театръ. Въ корридор потертая замасленная феска осмотрла у нихъ билеты и пропустила ихъ въ залъ. Залъ былъ довольно большой, нсколько напоминающій залъ театра Неметти, но плохо освщенный. Пахло керосиномъ.

Вислъ занавсъ съ объявленіями на французскомъ и греческомъ языкахъ. Публиковались мыло, притиранія, шляпы, перчатки и татерсаль. Публики въ театр почти совсмъ не было. Изъ двухъ ярусовъ ложъ была занята только одна. Въ ней сидли три армянки: одна старая въ маленькой плоской голубой шапочк и дв молоденькія, очевидно, ея дочери и очень хорошенькія, смуглыя, какъ жучки, да въ первомъ ряду креселъ пожилой турокъ въ феск читалъ газету, вздвъ золотое пенснэ на носъ. Въ оркестр былъ только одинъ музыкантъ — барабанщикъ. Онъ сидлъ около своего барабана и ужиналъ. Держалъ въ одной рук кусокъ благо хлба, а въ другой кусокъ сыру и откусывалъ поперемнно по кусочку того и другого. Супруги услись во второмъ ряду креселъ. Нюренбергъ слъ сзади ихъ въ третьемъ ряду и дышалъ на Глафиру Семеновну смсью виннаго перегара, чесноку и луку, такъ что та невольно морщилась и сказала:

— Здсь городъ-то не трезве нашихъ городовъ. Не такъ я себ воображала Константинополь.

— О, мадамъ, турки пьютъ еще больше, чмъ европейскаго народъ, но они пьютъ такъ, чтобы никто не видалъ, отвчалъ Нюренбергъ. — И турецкаго дамы пьютъ. Турецкаго дамы пьютъ даже одеколонъ.

— Послушайте, Нюренбергъ, что-же публики-то нтъ? Неужели такъ и будетъ? спросилъ проводника Николай Ивановичъ. — Да и музыкантовъ еще нтъ.

— Здсь всегда очень поздно собираются, эфендимъ. Еще прійдетъ публика. Но не думайте, чтобъ публики здсь столько было, какъ въ европейскаго театръ. Нтъ, нтъ. Здсь если пять стульевъ пустыхъ и шестого занято, то актеры ужъ очень рады и весело играютъ. А музыканты — я знаю, гд музыканты. Она въ ресторан Космополитенъ за обдомъ играютъ, и какъ тамъ обдъ кончится, сейчасъ сюда придутъ.

Въ первомъ ряду прибавились еще дв фески, очень галантные, молодые въ черныхъ военныхъ сюртукахъ со свтлыми пуговицами, при сабляхъ, въ блыхъ перчаткахъ и съ черными четками на правой рук.

— Зачмъ эти офицеры съ четками то сюда пришли? спросилъ Николай Ивановичъ Нюренберга.

— Мода… Турецкаго мода… Самаго большаго франты вс съ четками. Онъ сидитъ и отъ своего скуки считаетъ ихъ пальцами.

Заполнилась и еще одна ложа. Въ ней показались дв шляпы котелкомъ и среднихъ лтъ нарядная дама съ необычайно горбатымъ носомъ. Барабанщикъ, поужинавъ, сталъ раскладывать ноты на пюпитры, стоявшіе въ оркестр. Пришла скрипка въ феск, помстилась въ оркестр на стул, начала канифолить смычекъ, положила его и стала чистить для себя апельсинъ.

— Когда-же представленіе-то начнется? спросила Глафира Семеновна проводника. — Вдь это ужасно скучно такъ сидть. Десятый часъ, а и оркестръ еще не игралъ.

— Здсь, мадамъ, всегда поздно… Пообдаютъ, выпьютъ, а посл хорошаго обда сюда… отвчалъ Нюренбергъ. — Теперь скоро. Вонъ музыканты идутъ.

Въ оркестръ влзали музыканты въ фескахъ, вынимали изъ чехловъ инструменты и усаживались на мста.

— И это лучшій театръ въ Константинопол?

— Самаго лучшаго театръ. У насъ есть много маленькаго театры въ Галат, но то кафешантанъ съ акробатами, съ разнаго накрашеннаго кокотки.

— А буфетъ здсь есть? въ свою очередь задалъ вопросъ Николай Ивановичъ и звнулъ самымъ апатичнымъ образомъ.

— А какъ-же не быть буфету, эфендимъ? И хорошаго буфетъ. Лимонадъ, пиво, мастика, сантуринскаго, коньякъ…

— Нтъ, нтъ, нтъ! Бога ради сиди тутъ! схватила Глафира Семеновна мужа за рукавъ и прибавила:- И во сн мн не снилось, что въ турецкомъ город можетъ быть коньякъ.

Оркестръ началъ строиться. Занавсъ на сцен освтился свтле. Задніе ряды креселъ наполнились нсколькими десятками фесокъ, бараньихъ шапокъ армянъ. Кто-то раздавливалъ щипцами грецкіе орхи.

—

А турчанки, турецкія дамы сюда не ходятъ? поинтересовалась Глафира Семеновна.

— Пхе… Какъ возможно! Турецкаго дамы никуда не ходятъ, отвчалъ Нюренбергъ. — Он ходятъ только въ баню, въ магазины и на турецкаго кладбище, чтобы поклониться своего мертваго папеньк, маменьк или ддушк. Вотъ все, что дозволяется для турецкаго дама.

Оркестръ заигралъ увертюру изъ «Маскоты». Барабанъ и труба свирпствовали. Неистово гнусилъ кларнетъ.

Николай Ивановичъ сталъ обозрвать ложи и увидалъ, что въ ложу перваго яруса, около сцены, входилъ тотъ самый элегантный турокъ, который обдалъ съ ними въ гостинниц за табльдотомъ. Его дама сердца была съ нимъ-же. Онъ усадилъ ее къ барьеру, раскрылъ передъ ней бомбоньерку съ конфектами и слъ сзади ея, положа правую руку на спинку свободнаго стула и сталъ перебирать имвшіяся въ рук четки.

Занавсъ началъ подниматься.

LXVI

На сцен, при самой примитивной декораціи, изображавшій лсъ съ приставленной къ ней съ боку хижиной, плъ хоръ французскихъ крестьянъ, изъ коихъ одинъ крестьянинъ былъ въ турецкой феск. Хоръ состоялъ изъ шести мужчинъ, пяти женщинъ и одной двочки лтъ двнадцати. Хоромъ дирижировалъ кто-то изъ-за кулисъ, но такъ откровенно, что изъ хижины высовывался махающій смычекъ и рука. Хоръ два раза сбился и поэтому, должно быть, повторилъ свой нумеръ два раза. Оркестръ хору не акомпанировалъ, а подъигрывалъ, при чемъ особенно свирпствовали трубы. Выбжалъ къ рамп Пипо — красавецъ мужчина, набленный и нарумяненный до нельзя, и сталъ пть соло, молодецки покручивая роскошный черный усъ и ухорски ударяя себя по дну срой шляпы, что совсмъ уже не соотвтствовало съ ролью глуповатаго малаго. Одтъ онъ былъ въ блую рубашку, запрятанную въ панталоны, и опоясанъ широкимъ черногорскимъ поясомъ. Голосъ у него былъ хорошій, свжій, но необычайно зычный. По окончаніи нумера ему зааплодировали. Онъ снялъ шляпу, по-турецки приложилъ руку ко лбу и поклонился публик. Турку, сидвшему съ своей дамой сердца въ крайней лож, онъ отдалъ отдльный поклонъ, отдльнымъ поклономъ отблагодарилъ и сдаго турка, помщавшагося въ первомъ ряду креселъ.

— Это итальянецъ, шепнулъ сзади Нюренбергъ супругамъ про актера. — Я его знаю. У него въ Галат лавочка и онъ длаетъ фетроваго шляпы. А эта маленькаго двочка его дочь.

— Ахъ, такъ это любители, актеры любители! замтила Глафира Семеновна. — А я думала, что настоящіе актеры.

— Настоящаго, настоящаго актеры, а только у нихъ есть своего другаго дло. Вонъ и тотъ, что старика играетъ… Тотъ приказчикъ изъ армянскаго мняльнаго лавки.

— Все равно, значитъ не профессіональные актеры, казалъ Николай Ивановичъ и спросилъ:- А женщины въ хор должно быть портнихи, что-ли?

— Этого женщинъ я не знаю. Но тутъ есть хорошаго актеръ и такой голосъ, что самый первый сортъ, но сегодня онъ не играетъ, потому что шабашъ начался.

— Еврей?

— Да, канторъ изъ еврейскаго синагога.

На сцен происходили разговоры на турецкомъ язык. Дйствіе шло вяло. Глафира Семеновна начала звать. Оркестръ молчалъ. Капельмейстеръ, за неимніемъ дла, опять чистилъ себ апельсинъ. Но вотъ за сценой кто-то ударилъ три раза въ доску. Онъ встрепенулся, схватилъ смычекъ и музыканты грянули. На сцену выбжала Бетина-Маскота, задла за хижину и уронила ее, при чемъ публика увидала въ глубин сцены двухъ солдатъ въ фескахъ, которые тотчасъ-же бросились къ упавшей декоращи и начали ее ставить.

Маскота пла. Это была рослая, неуклюжая женщина съ длиннымъ, напоминающимъ лошадиную голову лицомъ, очень почтенныхъ уже лтъ, сильно декольтированная и такъ намазанная, что, казалось, съ нея сыплется краска. Одта она была въ самую короткую пеструю юбку и голубые шелковые чулки со стрлками, чего по роли ужъ не требовалось. Юбку она укоротила, очевидно, для того, чтобы похвастать дйствительно замчательными по своей округлости икрами. Голоса у нея не было никакого. Она два раза сорвалась, не докончила арію и забормотала по-турецки, разсказывая ее говоркомъ.