В гостях у турок

Лейкин Николай Александрович

LXI

Начали подавать на столъ. Турченокъ-подростосъ, съ почернвшей уже усами верхней губой, въ неизбжной феск и пестромъ передник до полу, напоминающемъ наши малороссійскія плахты, подалъ прежде всего судокъ съ перцемъ, солью, уксусомъ и горчицей и поставилъ его на непокрытый мраморный столъ. Затмъ передъ Глафирой Семеновной была поставлена глубокая тарелка съ накрошенными на мелкіе кусочки мясомъ, изжареннымъ на вертел. Половину тарелки занимали кусочки сочнаго мяса съ вытекающимъ изъ

нихъ розовымъ сокомъ, а другую половину неизбжный во всхъ турецкихъ блюдахъ рисъ съ лукомъ.

— Постой, постой, остановилъ турченка Николай Ивановичъ. — Ты прежде столъ-то скатертью накрой, а потомъ подавай, старался онъ объяснить таращившему на него глаза турченку жестами насчетъ скатерти. — Скатерть… Покрыть…

— Здсь, эфендимъ, скатерти не полагается, съ улыбкой отвчалъ Нюренбергъ, сновавшій около стола и что-то прожевывающій.

— Какъ не полагается? Отчего?

— Ни въ одного турецкаго ресторанъ не полагается ни скатерть, ни салфетка… Видите, вс безъ скатерти кушаютъ. Такой ужъ обычай.

Глафира Семеновна брезгливо глядла въ тарелку и говорила:

— Зачмъ-же они нарзали говядину-то? Что это? Словно кошк… И рису наложили. Я рису вовсе не просила.

— Мадамъ, надо знать турецкаго порядки… наклонился съ ней проводникъ. — Если вамъ они не нарзали-бы мясо, то какъ-же вы его кушать станете? Въ турецкаго ресторан ни вилка, ни ножикъ не подаютъ.

— Еще того лучше! Чмъ-же мы сть-то будемъ?

— Съ ложкой… Вотъ хорошаго настоящаго серебрянаго ложка. Здсь вс такъ.

— Дикій обычай, странный. Но въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ. Будемъ есть ложками, Глафира Семеновна, сказалъ Николай Ивановичъ, подвигая и съ себ поданную ему тарелку съ пилавомъ и ложкой. — Ни скатерти, ни салфетокъ, ни вилокъ, ни ножей… Будемъ въ Петербург разсказывать, такъ никто не повритъ.

Онъ зачерпнулъ ложкой пилавъ, взялъ его въ ротъ, пожевалъ и раскрылъ ротъ.

— Фу, какъ наперчено! Даже скулу на сторону воротитъ! Весь ротъ ожгло.

— Хорошаго краснаго турецкаго перецъ… подмигнулъ Нюренбергъ.

— Припустили, нарочно припустили… Русскій, молъ, человкъ выдержитъ. Вы ужъ, наврное, почтенный, сказали, что мы русскіе?

— Сказалъ. Но здсь вс такъ кушаютъ. Здсь такого ужъ вкусъ. Турки иногда даже прибавляютъ еще перцу. Вотъ нарочно на стол перецъ и поставленъ.

— Скуловоротъ, совсмъ скуловоротъ… Боюсь, какъ-бы кожа во рту не слзла, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ вторую ложку.

— И ништо теб! Пусть слзаетъ. Не суйся въ турецкій ресторанъ. Ну чего тебя понесло именно въ турецкій, если есть европейскіе рестораны! говорила ему жена.

Она все еще не касалась своего кушанья и смотрла въ тарелку, пошевеливая ложкой кусочки нарзаннаго сочнаго мяса.

— Тутъ, кром перцу и чесноку, что-то есть, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ третью ложку пилава. — Оно вкусно, но очень ужъ забористо.

Боюсь, нтъ-ли здсь срной кислоты… обратился онъ къ проводнику.

— Что вы, что вы, эфендимъ!.. Кушайте и не бойтесь, махнулъ тотъ рукой. — Тутъ краснаго перецъ, лукъ, чеснокъ, паприка, шафранъ и… Эта… Какъ его? Имбирь.

— Ужасно ядовито съ непривычки… Конечно, раза три пость, то можно привыкнуть, потому русскій человкъ со всему привыкаетъ, но… Фу! вздохнулъ вдругъ Николай Ивановичъ, открывъ ротъ. — Надо полагать, что вотъ имбирь-то этотъ и объдаетъ все внутри. Вдь у меня теперь не только ротъ горитъ, а даже и внутри…

— Горитъ, а самъ шь. Брось… Еще отравишься и придется мн везти твое мертвое тло изъ Константинополя въ Россію… замтила ему жена.

— Тьфу, тьфу! Типунъ-бы теб на языкъ! Вдь скажетъ тоже! Но отчего ты сама-то не шь? Вдь у тебя только жареная говядина и ничего больше, сказалъ онъ.

— Боюсь.

— Да вдь жареная говядина ужъ наврное безъ перца. Ты попробуй…

Глафира Семеновна осторожно взяла ложкой кусочекъ мяса, пожевала его, сказала — «дымомъ пахнетъ» и, выплюнувъ въ руку, кинула на порогъ сидвшимъ тамъ собакамъ.

Къ куску бросилась одна собака, потомъ другая и произошла легкая трепеа изъ-за куска.

— Нтъ, я не стану сть, отодвинула Глафира Семеновна отъ себя тарелку. — Лучше ужъ голодомъ буду… Или вотъ хлба помъ… Да и сырое мясо. А я не люблю сырого. Я отдамъ бднымъ собакамъ, прибавила она.

— Оставь, оставь… Тогда я съмъ… остановилъ ее мужъ. — А пилавъ очень ужъ пронзителенъ. Лучше мы его отдадимъ бднымъ собакамъ. На вотъ пилавъ… Тутъ есть кусочки курицы.

Они перемнились тарелками, и Николай Ивановичъ принялся сть жареное мясо. Къ нему наклонился Нюренбергъ и шепнулъ:

— Можетъ быть, рюмочка водочки хотите? Съ водкой всегда лучше.

— Да разв здсь есть? воскликнулъ Николай Ивановичъ и даже бросилъ ложку на мраморный столъ, удивленно смотря на проводника.

— Русскаго нтъ, но турецкаго есть. Турецкаго мастика… Мастика называется.

— Глаша! Слышишь, водки предлагаетъ выпить. Въ турецкомъ ресторан водка… обратился Николай Ивановичъ къ жен.

— Да что ты! Послушайте, Афанасій Ивановичъ, сказала та проводнику:- какая-же водка въ турецкомъ ресторан и въ турецкой земл! Вдь и по закону, по турецкой вр…

— О, мадамъ, махнулъ Нюренбергъ рукой. — Все это пустаго сказки и турецкаго люди теперь такъ же пьютъ, какъ и вс, особенно въ такой городъ, какъ Константинополь. Не пьютъ такъ, чтобы всякаго видлъ, но по секрету пьютъ. Магометъ запретилъ для исламскаго люди вино, винаграднаго вино, а мастика — не вино. Мастика — это все равно, что вашего русскаго наливка. Да и вино пьютъ! прибавилъ онъ.

— Такъ давайте, почтеннйшій, скорй давайте. Велите скорй подать рюмку турецкой водки, торопилъ Николай Ивановичъ Нюренберга. — Съ водкой куда лучше…