В гостях у турок
Шрифт:
— Это турецкаго дамы музыкой забавляются.
— Бдныя! Совсмъ какъ въ курятник куры! — опять произнесла Глафира Семеновна.
— И все-таки, мадамъ, теперь оной, какъ больше свободы. А прежде-то что было! Теперь есть много молодаго турки, котораго совсмъ либералы и европейскаго люди, — отвчалъ Нюренбергъ.
— Да какой тутъ либерализмъ! Что вы! Держатъ женъ въ курятникахъ.
— Ну, теперь вы видли самаго настоящаго турецкаго улицу и турецкаго дома, а сейчасъ увидите самаго настоящаго турецкій ресторанъ, — проговорилъ Нюренбергъ и приказалъ кучеру обернуть лошадей.
LX
Опять выхали на улицу Диванъ-Іоли и какъ-бы изъ деревенскаго
Улица упиралась въ площадь съ прекрасными зданіями и мечетью съ минаретами. Не дозжая этой площади, экипажъ остановился около одного изъ домовъ, нижній этажъ котораго былъ скрытъ подъ парусиннымъ навсомъ.
— Пожалуйте… самаго лучшаго турецкаго ресторанъ, проговорилъ Нюренбергъ, соскакивая съ козелъ.
Супруги вышли изъ экипажа и подлзли подъ навсъ, гд находился ресторанъ. Двери ресторана были распахнуты и на нихъ висли заколотые селезень и птухъ въ перьяхъ. На порог стояло и сидло пять-шесть буро-рыжихъ собакъ съ взорами, обращенными въ ресторанъ. Пройдя между собакъ, супруги вошли въ довольно мрачное помщеніе, состоящее изъ большой комнаты съ диванами по стнамъ и столиками съ мраморными досками около этихъ дивановъ. На диванахъ сидли, поджавъ подъ себя одну или об ноги, фески въ бородахъ и усахъ. Одни съ аппетитомъ уписывали что-то съ тарелокъ ложками, другіе, покончивъ съ дой, пили изъ большихъ стакановъ лимонадъ или воду съ вареньемъ и покуривали шипящій наргиле, съ большимъ усиліемъ втягивая въ себя черезъ воду табачный дымъ. Въ углу какой-то старикъ турокъ съ сдой бородой, но съ черными сросшимися въ одну дугу бровями держалъ въ рукахъ остовъ курицы и самымъ аппетитнымъ образомъ обгладывалъ на немъ послдніе остатки мяса. На стол лежали три-четыре турецкія газеты, но ихъ никто не читалъ. Пахло чадомъ отъ пригорлаго жира, ибо у задней стны, какъ разъ противъ входа, помщался большой закоптлый очагъ и около него жарили на древесныхъ угольяхъ вздтые на желзные прутья куски мяса. Около очага молодой парень въ феск и бломъ передник мшалъ что-то уполовникомъ въ мдномъ горшк, поставленномъ на табуретк. Посреди комнаты, ближе къ входу было возвышеніе, а на немъ прилавокъ, уставленный графинами съ яркими фруктовыми эссенціями для прохладительнаго питья и цлыми стопками цвтныхъ фаянсовыхъ блюдцевъ и колонками изъ стакановъ, вставленныхъ одинъ въ другой. Тутъ-же стояли вазы съ апельсинами, яблоками, грушами, а съ потолка висли на веревк, связанные вмст, нсколько ананасовъ. Изъ-за прилавка торчала голова турка въ феск и сдыхъ усахъ.
При вход супруговъ Ивановыхъ въ сопровожденіи Нюренберга, голова турка изъ-за прилавка начала кланяться, при чемъ ко лбу прикладывалась ладонь руки.
Видя такую непривычную обстановку, Глафира Семеновна говорила:
— Николай, я, ей-ей, боюсь… Смотри, какъ на меня подозрительно вс смотрятъ.
— Да что, ты душенька! Гд-же подозрительность-то! Напротивъ, я вижу самыя добродушныя лица, — отвчалъ мужъ.
Нюренбергъ суетился и предлагалъ супругамъ уссться на диванъ за одинъ изъ столиковъ.
— А то такъ можно на галлере помститься. Здсь есть сзади этаго комната маленькаго галлерея, выходящаго на дворъ, а на двор маленькаго садикъ и фонтанъ, — говорилъ онъ.
— Нтъ, ужъ лучше здсь сядемъ и будемъ въ самомъ центр турецкаго ресторана, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Садись, Глаша, обратился онъ къ жен и слъ.
Та все еще не ршалась занять мсто и спросила Нюренберга:
— Послушайте, Афанасій Иванввичъ, можетъ быть сюда дамы вовсе и не ходятъ?
— Турецкаго дамы — нтъ, не ходятъ. А каждаго американскаго леди, каждая англійскаго миссъ, котораго прізжаютъ въ Стамбулъ, всегда бываютъ, — отвчалъ проводникъ и захлопалъ
Изъ-за прилавка вылзъ усатый турокъ и, прикладывая ладонь къ феск и къ груди и кланяясь, подошелъ къ супругамъ. Нюренбергъ заговорилъ съ нимъ по-турецки.
— Афанасій Иванычъ, вы карту кушаній у него потребуйте и по карт я выберу себ что-нибудь самое распротурецкое, — сказалъ проводнику Николай Ивановичъ.
— Карты здсь нтъ, а вотъ господинъ кабакджи (т. е. рестораторъ) предлагаетъ самаго лучшаго пилавъ изъ курицы и долмасъ изъ баранины.
— Для меня ничего, кром бифштекса, заявила Глафира Семеновна. — Но пожалуйста скажите хозяину, чтобы не изъ лошадинаго мяса. Мы вдвое заплатимъ, а только чтобы была бычья говядина.
— Я уже спрашивалъ, мадамъ. Бифштексовъ у него поваръ не длаетъ, а если вы желаете, то вамъ приготовятъ самаго лучшаго кусокъ филе на вертел.
— Изъ бычьей говядины? переспросила Глафира Семеновна.
— Да, да. Изъ бычьяго говядина. А про лошадинаго мяса бросьте вы, мадамъ, и думать. Нтъ здсь такого говядина.
— Какъ-же въ Петербург у насъ вс разсказываютъ, что мусульмане просто обожаютъ лошадиное мясо.
— Только не въ Константинопол. Вамъ, эфендимъ, пилавъ изъ курицы? обратился Нюренбергъ къ Николаю Ивановичу.
— Вали пилавъ! Пилавъ, такъ пилавъ. А нтъ-ли еще чего нибудь потуречисте, чтобы было самое распротурецкое?
— Долмасъ.
— А что это за долмасъ такой?
— Жаренаго рисъ и бараньяго мясо въ винограднаго листьяхъ.
— Такъ это разв турецкое блюдо? Мы его у братьевъ славянъ дали. А ты выбери что-нибудь изъ турецкаго-то турецкое.
Нюренбергъ опять началъ съ кабакджи переговоры на турецкомъ язык и наконецъ объявилъ, что есть гусиная печенка съ лукомъ и чеснокомъ.
— Ну, жарь гусиную печенку съ лукомъ и чеснокомъ.
— Баклажаны и маленькаго тыквы можно сдлать съ рисомъ и бараньимъ фаршемъ.
— Опять съ рисомъ? Да что это вамъ этотъ рисъ дался!
— Самаго любимаго турецкаго кушанья — рисъ.
— Николай! Да куда ты столько всякихъ разныхъ разностей заказываешь! Заказалъ два блюда — и довольно, останавливала мужа Глафира Семеновна.
— Матушка моя, вдь это я не для ды, а для пробы. Ну, хорошо. Ну, довольно два блюда — пилавъ и печенка. А что-же сладкое? Надо и турецкое сладкое попробовать. Совтую и теб что-нибудь заказать для себя. Къ сладкому ужъ никоимъ образомъ лошадятины теб не подмшаютъ, сказалъ Николай Ивановичъ жен.
— Пусть подастъ мороженаго, только не сливочнаго, а то я знаю, какія здсь могутъ быть сливки!
— Мороженаго, мадамъ, здсь нтъ, отвчалъ Нюренбергъ. — Мороженаго мы въ кафе у кафеджи получимъ. Самаго лучшаго мороженаго. А вотъ у него есть хорошаго нуртъ.
— Это еще что за нуртъ такой?
— А это кислаго молоко съ сахаромъ, съ вареньемъ, съ корица, гвоздика и…
— Довольно, довольно! перебила Нюренберга Глафира Семеновна. — За молоко спасибо. Знаю я, чье здсь молоко подаютъ. Вдь это то молоко, изъ котораго кумысъ длаютъ.
— О, мадамъ! Зачмъ такого подозрительнаго?..
— Ну, такъ вотъ… Мужъ, что заказалъ себ, того ему и пусть подадутъ, а мн филе на вертел. Да пожалуйста, чтобы съ соленымъ огурцомъ.
— Кабакджи говоритъ, что есть цвтнаго капуста.
— Ну, съ цвтной капустой…
Нюренбергъ сталъ по-турецки передавать хозяину ресторана заказъ супруговъ, подошелъ къ его прилавку и что-то выпилъ изъ налитой ему рюмки.
Старикъ турокъ съ большой сдой бородой и черными бровями дугой, обглодавъ окончательно остовъ курицы, кинулъ его на улицу сидвшимъ на порог ресторана собакамъ и, держа свои сальныя руки растопыреннными, направился мыть ихъ къ находящемуся у стны фонтанчику-умывальнику.