В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)
Шрифт:
Как было сказано, объем свойств, который переносится с одного предмета на другой, не может быть четко очерчен и остается достаточно зыбким: так, например, в то время как Хенрик Баран считает, что в хлебниковском выражении на утесе моих плеч имеется в виду, что размер плеч лирического героя превышает средний (Баран 1975), почему не предположить, в добавок к этому, например, что сами плечи так же угловаты, резки, обособленны от всего окружающего, неприступны и т.д.
– как утес? В поэтической метафоре, пок аона не стала языковой, соотнесение предметов и их свойств всегда множественно.
Попутное замечание. Метафора вообще очень близка иносказанию, аллегории, загадыванию загадки и вообще рекомендованному поэзии Аристотелем - "чужеземному языку". Так, метафора-перифраза может сопутствовать прямому наименованию, например, в приложении (Царица гордая, чума...) или, как у Мандельштама, неназываемый прямо предмет может быть обозначен только через косвенные свои смыслы:
Длинной жажды должник виноватый,
Мудрый сводник вина и воды...
где отгадка (кувшин) дается заглавием стихотворения. Но таковая отгадка может быть подана, конечно, и в последнем слове текста или же вообще оставлена в умолчании! Метафоры, в которых отгадка не дается вместе с загадкой, выделены в особый класс в работе (Левин 1969: 297) - в ходе разгадывания их читателю предстоит установить точное соответствие оболочки-описания - денотату (ситуации в целом), как для сочетаний: Брильянты в траве 'капли росы'; или Пушистый ватин тополей 'тополиный пух'; или же Били копыта по клавишам мерзлым - 'по булыжной мостовой'.[155]
Как правило, смысл метафоры не восстановим вне контекста. Так, выражение Мандельштама:
Низкорослый кустарник сонат Бетховена - может быть понято только из более широкого текста, где ясно, что имеется в виду восприятие им самих нотных знаков в бетховенских сонатах.
Итак, основным "двигателем" метафоры следует признать все же сравнение. Примечательно, что А.В.Бельский не во всех случаях согласен признать, что таковое сравнение присутствует. Например, в выражениях Маяковского страниц войска и кавалерия острот никаких сравнений, по его мнению, нет (с.282). Здесь я позволю себе не согласиться: на мой взгляд, в первом сочетании страницы именно сравниваются с войсками по признаку, по крайней мере, - [их многочисленности] а также, возможно, и по такому - важному для Маяковского признаку, как - воинственность, постоянная готовность дать отпор, а остроты с кавалерией - по признаку быстроты передвижения относительно других видов войск и возможно : ведь "противник" у Маяковского, это, естественно, читатель - это убедительно показано в работе (Гаспаров 1997). Впрочем, и сама непоследовательность Бельского уже была отмечена исследователями - (Григорьев 1979: 211 (Нагапетян 74)).
== "Однотактность" или "многошаговость" механизма
Понимание метафорического выражения как намеренно усложненного и "зашифрованного" может требовать при распутывании настоящего смысла привлечения не одного-единственного - как в приведенных до сих пор примерах, но сразу нескольких промежуточных, вспомогательных звеньев, не названных явно шагов дешифровки. Так, принятое наименование верблюда при помощи перифразы корабль пустыни - т.е.
1) [движущийся действительно как некий] - корабль [и так же, как тот, используемый для передвижения, но только не по воде, а по суше] - в пустыне [где он, в частности,
1а) так же плавно переваливается через барханы, напоминая этим ] - корабль
предполагает понимание вставленной внутрь еще одной метафоры-отождествления: 1.1) пустыня [это такое море из] - песков .
Еще один пример "вложенных" друг в друга, но уже иначе, с "раздвоением" и рефлексивностью, образов внутри метафорического уподобления - из известного стихотворении Маяковского, посвященного "пароходу и человеку" Теодору Нетте:
весь в блюдечках-очках спасательных кругов - т.е., с одной стороны,
1) спасательные круги [у парохода напоминают у реального человека-прототипа] - очки;
при этом и обратно:
2) [лицо реального Нетте в] очках - спасательных кругах [названного его именем парохода];
а, с другой стороны, и
1-2-3) очки [человека, и] спасательные круги [парохода, и] блюдца [чашек - все похожи между собой].
Или, скажем, сталинское крылатое выражение инженеры человеческих душ (как перифраза для "писателей") тоже предполагает по крайней мере двойное соотнесение:
1) инженеры [как известно, работают над] - [своими (техническими) проектами, а];
2) человеческими душами [в нашей стране "ведают" - писатели];
1-2) [но, значит, и писатели должны так же усердно трудиться объекты своего труда, т.е.] - человеческие души !
Здесь в метафорической конструкции оказывается скрыто целое рассуждение, некий лозунг или призыв, но на поверхности представлены только крайние члены этого - на самом деле, как можно видеть, трехчленного "уравнения".[156]
От поэтической - в сторону языковой метафоры
Обычно при отношениях 'часть-целое' внутри компонентов метафорической конструкции именительный падеж обозначает часть, а родительный - целое; при этом явно имеется в виду или же подразумевается какой-то конкретный предикат, связывающий эти члены в единое предложение - как подлежащее (тему) и сказуемое (рему). Так, например, происходит в пушкинской строчке:
воспоминанье... предо мной свой длинный развевает свиток...
А отсюда уже становится понятным, привычным и законным присутствие в языке производного из этой поэтической строчки сочетания свиток воспоминаний - и без всякого указания промежуточных звеньев связи с помощью предиката. Если же этот предикат-связка не указан и подобрать его оказывается затруднительно, то перед нами знак некоторого специфически поэтического глубокомыслия (или намеренного "напускания тумана") - то есть особая претензия на образность - во всяком случае это "сдвиг", вольный поэтический "перескок" через нормы образования новых сочетаний. Новый же поэтический прием как бы "столбит" данную форму выражения смысла в языке, а дальше уже речевое употребление может как закрепить ее грамматически, так и отвергнуть. Не даром ведь, по словам В.П.Григорьева, "каждый большой поэт изменяет отображение множства взаимодействующих тропов на множество слов" [Григорьев 1977: 69].
Брутально-вызывающая метафора Маяковского глупая вобла воображения как бы наталкивает нас или пробуждает в нас следующий ряд предположений:
– где
; ведь
и т.д. и т.п.
но при этом ее метафоричность явно ощутима, потому что сочетание вобла воображения никак иначе не интегрировано в языке, кроме данного поэтического употребления.
Как известно, в поэтическом произведении образы, возникающие из метафор и иных видов смыслового переноса, взаимно подкрепляют друг друга, усиливают общее впечатление, как бы совместно "работая" на единую сложную картину, способствуя созданию напряжения в языке (tensive language - Уилрайт 1967:82-85), чем и приводят (иногда) душу в характерное состояние "резонанса", "встряски", "вибрации", "потрясения внезапного узнавания" и т.п.:
Пронесла пехота молчаливо
Восклицанья ружей на плечах (Мандельштам).
Центральная загадка-метафора здесь - восклицанья ружей, т.е. [выстрелы] осложнена еще и оксюмороном молчаливые восклицания, т.е.
восклицания,
а также - менее явным, но все же возникающим в сознании параллелизмом с выражениями:
молча неся ; то есть:
пехота пронесла ружья, пронести восклицание .
Еще один характерный пример подобного поэтического "зависания" и недоопределенности смысла, и также из Мандельштама: