В оковах его власти

Орлова Юлианна

Глотая слезы, я молча пошла за мужчиной, не проронив ни слова. Белов был сплошным оксюмороном, его забота переплеталась с грубостью, а проступающая нежность резонировала с жестокостью, бескомпромиссностью. Он не знал, очевидно, что такое «нет», но зато точно знал, что сможет добиться всего, чего ему только захочется.

Мэр усадил меня в машину, пристегнул ремнем безопасности, пока я смотрела в одну точку не моргая. Дверь плавно захлопнулась, мужчина сел на переднее сиденье и выехал с территории больницы. Все тело словно налилось свинцом, и мне безумно захотелось спать. Я не заметила, как голова плавно опустилась на подголовник, а я сама погрузилась в крепкие объятия Морфея.

Проснулась уже в просторной спальне, которую освещал лишь запорошенный темными облаками диск яркой Луны, чей свет проникал свозь незашторенные панорамные окна на меня и на темную фигуру в широком кресле.

Спросонья испугаться было бы легко, но мое тело было абсолютно спокойным. В углу мирно спал мэр, прямо напротив моей кровати.

Сейчас самое время испугаться. Ну же, Маша.

Вот только мне не было страшно.

Встав с кровати, я подняла с пола покрывало и накрыла им мэра, а затем вернулась на исполинского размера ложе и, укутавшись в плед, быстро уснула. Без сновидений.

ГЛАВА 11

БЕЛОВ

Я отчетливо понимал, что допустил ошибку, поселив ее в своем дачном коттедже. Я это, черт возьми, слишком хорошо понимал, но тем не менее продолжал свой путь, тернистый и бесполезный, на пути к пониманию, что она не для меня. Она не для меня. Вот и все, легко и просто, но слишком сложно, чтобы просто залечить и отправить куда-то Машу. Вместо этого я каждый чертов вечер приезжал сюда, чтобы спросить о ее делах, будто бы мне и так не докладывали. Еще как, каждый день ее осматривал врач, она пила таблетки и делала все по списку, что мне предоставил доктор. Но были у нас и разногласия. Одно.

—Что с папой? — первым делом спросила она на следующий день после прибытия. Вот, что ее волновало. Мне пришлось с силой сжать челюсть и заставить себя мысленно досчитать до десяти, прежде чем ответить ей и не нахамить. Новая для меня ситуация, обычно я не умел сдерживаться. А тут… Тут получалось без стараний.

—Тебя волнует животное, которое чуть тебя не убило?

—Он не такой!

—Человек, поднявший руку на женщину, на ребенка, для меня не может быть человеком. Его задача обеспечивать свою семью. Защищать. Дать лучшее. А не размахивать хилыми кулаками.

Я умолчал тот факт, что мои люди довольно быстро привели его ко мне. На следующий день, и вот тогда у меня была интересная беседа с пропитым насквозь алкашом. Ни разу он не упомянул дочь. Ни разу. Это достаточный аргумент, чтобы сделать все нужные выводы.

—Каждый заслуживает прощения, искупления, абсолютно каждый! — протестующе заявила Маша. А мне смотреть на нее было физички больно. Мне было не больно, когда мне ломали кости, но я смотрел на нее и распадался на части. От худобы, от болезненного цвета лица, от синяка…от прокушенной губы.

Она говорила о прощении? Девчонка годами тянула на себе отца, пренебрегая учебой, работая в самых откровенно грязных заведениях, но при этом не видела очевидной проблемы. Ее проблема — отец.

—Предатели не заслуживают, — безапелляционно заявил я.

—Заслуживают. И они, и даже убийцы.

—Ты живешь в иллюзии. Во всем виноват возраст.

Меня бесило ее желание простить всех и каждого, так жить нельзя.

—Я может и молодая, но я знаю точно, что злость еще никому не принесла пользы, а возмездие для человека наступит в тот момент, когда Бог посчитает нужным, — практически выплюнула девчонка, смерив меня довольно серьезным взглядом.

Почему я не удивлен? Это вишенка на тортике.

—Ты веришь в Бога. Как прозаично. А, впрочем, ничего нового.

—Вы — нет? — выражение лица Маши сменилось на разочарованно-удрученное.

—Я верю во власть и деньги, это куда более реалистичный ресурс, чем упования на Бога.

—Но ведь ваша предвыборная кампания была построена…

—Выбор с Божьим благословением. Интересная работа пиарщиков, и, заметь, я выиграл. Не думала же ты, что все предвыборные кампании строятся исключительно на правде? Розовые очки тебе не давят?

Маша выровнялась по струнке, посмотрев на меня в последний раз, а затем отвернулась к окну, прошептав так тихо, что в другой ситуации я бы не услышал.

—Вы обманули всех, но добились своего.

—Это политика, большие игры для взрослых мальчиков.

—Вы обманываете. Просто что-то дало вам повод думать, что Бог вас оставил, но он никого не оставляет. Даже если в него перестают верить. Просто у каждого свой путь к нему. Не делайте папе больно. Я понимаю, что вы думаете, что вы в долгу передо мной, и я никогда бы…не взяла плату за свой поступок. Но если иначе вы не понимаете, то знайте, я прошу вас не причинять вред моему папе.

Глупая. Причина не в долгах. А в том, что я не могу никому позволить к тебе и пальцем прикоснуться.

В тот день мы больше не говорили, но после этого разговора я снова увидел аналогию с тем, что не хотел бы усматривать никогда в своей жизни. Никогда. Никогда. Никогда.

Как бы там ни было… после неприятного столкновения я поступил не в свойственной себе манере. Совершенно не так, как поступил бы прежний Белов.

А тем временем, Маша продолжала жить на даче. Ее кормили три раза в день через «не могу и не хочу», и так я заметил, что она стала живее, полнее, сочнее. А от последнего сокрушающего факта хотелось ломать себе хребет, вот только глаза все равно будто бы прикованы были к ней.

Он плавных линий, покатых бедер и этой аппетитной выпуклости пухлой груди, скрывающейся за безразмерной футболкой. Моей футболкой, пусть новой, но моей. Женских вещей в первые несколько дней тут не было, и Маше вручили новые мужские. Мои. Я так распорядился, чувствуя при этом, как в штанах становится ощутимо тесно. Долбанная мысль проскочила так быстро и оглушительно ярко, что я ослеп на мгновение, представив девчонку в своей одежде, которую ни разу не надел.

—Добрый вечер, — я зашел в библиотеку, слишком хорошо зная, где именно я мог бы ее зайти. Каждый день место нашей встречи одно и то же. Она тут сидела, читала с непременно всегда одним и тем же задумчивым выражением лица, порой даже не замечала, что было мне на руку, ведь я мог жрать ее глазами в свое долбанное больное удовольствие.