В середине дождя
Шрифт:
Мы подошли к дороге, я взял Аню за руку.
— А у тебя есть домашние животные? — спросила она.
— Рыбки. Я тебе писал.
— Прости, забыла. Рыбки — это хорошо, но не для меня. Я люблю прижать животное к себе, потискать, погладить. Кошку, собачку, хомячка… А рыбок разве потискаешь?
И она чуть сжала мою руку. Я подумал о том, куда мы можем пойти дальше. Еще в кафе Аня сказала, что у нее есть время до десяти — до того, как уедет за город последняя электричка.
И тут я увидел кинотеатр. Остановился, задумался. А почему
— Может, сходим в кино? — спросил я.
— Кино?
Она посмотрела на меня, чуть склонив голову, с солнцезащитными очками, задранными на макушку. Потом поправила прядь волос и сказала:
— Давай. Давай сходим.
В кинозале, кроме нас с Аней, сидело четыре человека. Супружеская пара, девушка-студентка и пожилой мужчина в шляпе. Последний просидел в шляпе весь сеанс, так и не сняв ее.
Аня повесила сумочку перед собой на спинку кресла, бутылку с водой сунула в предназначенное для этого отверстие в подлокотнике. В руке у нее оказался очечник. Я не знал, что Аня носит очки.
Наверно, она и не хотела, чтобы я знал это. Надев очки, она смущенно глянула на меня. Я понял, что она считает, что очки ей не идут. Считала она так зря — в очках Аня выглядела беззащитной и оттого притягательной. Странно, ведь обычно бывает наоборот — надевая очки, близорукий человек становится более уверенным в себе.
Это случилось в самом конце сеанса. Герой и героиня расстались, звучал пронзительный скрипичный мотив, внутри ощущалась томительная меланхолия — и я посмотрел на Аню. Она глядела немигающим взором на экран, не замечая ничего вокруг. И вдруг я увидел, как ее левое веко дрогнуло — и по щеке скатилась слеза. Одна-единственная. Аня тут же ее смахнула и отвернулась.
Она высказала свое впечатление лишь в метро.
— Хороший фильм. Очень. Это просто чудо, что мы на него попали.
Я думал о ее слезе. Но ничего не говорил. Аня сказала сама.
— На самом деле я редко плачу, когда смотрю кино. Когда читаю — плачу чаще. А тебе нравятся подобные фильмы?
— Да. Когда-то моя девушка приучила смотреть именно такие фильмы.
— А ведь мы с тобой раньше редко обсуждали кино. Хотя я тоже его люблю.
Мы прошли к центру зала. Нам надо было ехать в разные стороны. По полу, то взмывая вверх, то прижимаясь книзу, перекатывался белый пакет.
Ее поезд подошел первым. Она пожала мне руку, задержав ее дольше обычного. Потом, отпустив, сказала:
— Когда мы переходим с тобой дорогу, я вспоминаю своего брата. Он тоже всегда держал меня за руку.
Она взглянула на поезд.
— Еще раз спасибо за подарок. До завтра, — сказала она.
— До завтра, Анюта, — сказал я.
Она забежала в вагон, и поезд, медленно набирая ход, скрылся в тоннеле.
Однажды мы с Сергеем обсуждали главных героев книги — мужчину и женщину, полюбивших друг друга. Почему он выбрал ее, а она — его?
— Как возникает чувство? — Сергей на миг задумался. — Это происходит незаметно и в то же время — удивительно осознанно. Как отрыв самолета от земли. Ты летал когда-нибудь на самолетах?
— Да.
— В детстве я очень любил момент взлета. Шум моторов, дрожь корпуса, отдающая во всем теле, ритмичное ускорение… Разбег на взлетной полосе — кажется, что он никогда не закончится. И легкое опасение — а вдруг самолет не взлетит? И никогда я не мог уловить, зафиксировать сам момент отрыва самолета от земли. Вот он только разбегался, только набирал скорость, но неуловимое мгновенье — и ты уже видишь в окне верхушки деревьев, маленькие дома, пелену облаков… Ты уже летишь.
Сергей посмотрел на меня.
— Так и в отношениях. Невозможно определить момент отрыва. То мгновенье, когда начинается любовь. Ту границу, перейдя которую, люди становятся друг для друга любимыми. И ты не замечаешь, что человек, с которым общаешься, вдруг становится для тебя самым-самым.
На следующий день мы встретились после обеда. Аня опоздала на полчаса — ее электричка задержалась. Мы вышли из метро к Воздвиженке: Аня попросила отвести ее на Арбат. "Для Москвы Арбат, как Невский проспект для Питера, правда?"
На улице дул легкий ветерок, разогретый на солнце. Небо было затянуто облаками. Откуда они появились — непонятно. Как будто их за ночь пригнал небесный пастух. Облака и впрямь были похожи на овец — такие же пушистые, упитанные, ленивые.
Пройдя несколько шагов по старому Арбату, мы оказались в уличной галерее местных художников. Большинство из них сидело без дела — флегматично наблюдая за прохожими.
— Знаменитые художники Арбата… — Аня, озираясь, проходила вдоль картин. — Умела бы я так рисовать…
Остановившись у одной из картин, она внимательно начала ее рассматривать. Рядом с ней тут же оказался художник, долговязый мужик с длинными волосами.
— Не желаете портрет? Недорого. — Он заметил меня, повернулся. — Ваша девушка получится очень хорошо.
"Ваша девушка"… Аня стояла ко мне спиной, но я почувствовал, что она улыбается. Прядь волос спустилась на ухо, шея — так мне показалось — чуть порозовела. Она сделала шаг в сторону, сказала художнику:
— Спасибо. Не стоит.
Мы пошли дальше.
— Будет мучиться с моими глазами. Вот еще. Видел его картины? Как тебе?
— Не очень. У него все лица одинаковые. То есть с виду разные, но наполнены одним содержанием. Как будто все люди на его портретах имеют одну и ту же жизнь, одну и ту же судьбу. А ведь это не так. Он изображает, а не пишет.
— Интересно… — И потом, догадавшись. — Ты умеешь рисовать?
— Рисовал в детстве. Потом бросил.
— Почему?
Я пожал плечами:
— Наверно, потому, что детство кончилось.