В середине дождя
Шрифт:
Я подошел к Ане. Она стояла у ограды, глядя сквозь нее. За оградой был спуск в похожий двор. Он находился уровнем ниже — ниже находились и дома. Были видны их серые крыши, чем-то похожие на шкуры облезлых котов, их бледные, полные грязных разводов, стены. Во всем этом ощущалась какая-то печальная неподвижность, мертвая обреченность. Если бы не живое небо, не облака, можно было бы подумать, что мы оказались внутри картины современного художника, мучимого апокалиптическими образами.
Мы стояли молча, а потом она посмотрела вниз, шепнула мне:
— Кроссовки запачкала.
Шепот был ни к чему — мы и так были одни. На миг показалось — одни во всем городе. Она стояла совсем близко. Я щекой касался ее волос. Как-то неожиданно мы оказались так близко.
Я взял ее за руку, она опустила голову. Потом подняла. Ее глаза как будто о чем-то спрашивали. Я не знал, что ответить — и поцеловал ее в мягкие губы. В первый раз.
Я почувствовал, что она дрожит.
— Ты замерзла? — спросил я.
— Да.
— Пойдем в метро?
— Да.
Я, продолжая держать ее за руку, повел к арке с воротами.
Мы шли по привычке — молча. Но теперь за этим молчанием скрывалось что-то еще. Что-то новое.
Когда мы уже были у метро, она сказала:
— Ночью, наверно, будет дождь. Смотри, какое небо…
Небо и вправду было сумрачным — облака, как в грустной сказке, обернулись тучами; а сами тучи были похожи на чернильные кляксы.
Но дождь в ту ночь так и не пошел. Не было его и с утра — лишь тучи нависали с неба в каком-то тревожном ожидании. Они были похожи на набухшие веки, из которых вот-вот польются слезы.
Наш третий день, последний перед ее отъездом, начался на Воробьевых горах. Аня хотела посмотреть МГУ и его окрестности.
Мы шли вдоль железного забора, за которым располагалась университетская территория, и разговаривали на отвлеченные темы. Как будто не было вчерашнего поцелуя. Я думал, может, он мне причудился. Каждый новый день с Аней словно начинался заново. Странное ощущение.
За забором высились университетские корпуса. Здешняя обстановка была мне знакома. Моя первая девушка ходила на подготовительные курсы при экономическом факультете, и я часто за ней сюда заезжал.
— Смотри, сколько студентов, — сказала Аня. — Странно. Сейчас же каникулы.
Мимо нас проходили группки ребят и девушек, у корпусов также наблюдалось небольшое столпотворение.
— Так это не студенты. Абитуриенты, — сказал я. — Сейчас же вступительные экзамены проходят.
— Ах, да! Сразу не сообразила. Вон многие с родителями.
Видимо, в этот день проходили экзамены сразу на нескольких факультетах. Скверы у корпусов были оккупированы абитуриентами и их родными. По многим лицам юношей и девушек было видно — здесь решается их будущая судьба.
— Как я их понимаю, — сказала Аня. — Сама поступала — тряслась от страха. Но умудрилась поступить. Ни за что не согласилась бы пройти через это снова. Хотя…
Она на секунду задумалась и сказала:
— Хотя сейчас я бы выбрала другую специальность, другой факультет. А может, даже другой вуз. В Питере — но другой.
— Жалеешь о своем выборе?
— Нет. Что сделано, то сделано.
— Но ведь никогда не поздно сменить профессию — если выбор оказался ошибочным, — сказал я.
— Думаешь? Не все на это способны. Мы же привыкли идти по дорожке, раз и навсегда выбранной. А если еще и деньги хорошие платят… Так и становятся юристами и экономистами, хотя в душе хотят быть поэтами.
— Может потому, что сейчас — время юристов-экономистов?
— Это время было всегда — и пятьсот, и сто лет назад. Просто ты должен выбирать сам. За тебя не должно выбирать ни время, ни деньги, ни родители, ни общественные стереотипы.
Перед нами возвышалось главное здание МГУ. Аня сказала:
— Хотя что я… Сама такая. Поддалась стереотипам, а не внутреннему стремлению. Потому что мне было всего 17 лет. Как и всем им.
Она посмотрела на вчерашних школьников. Мы обошли главный корпус и направились к смотровой площадке.
Отсюда открывался знаменитый панорамный вид на Москву. Мы стояли на холме, над леском, зеленым одеялом спускавшимся к реке. Широкая дуга реки, похожая на основание боевого лука, огибала асфальтно-природный массив, в котором сразу приковывал к себе взгляд серебристый овал стадиона "Лужники". Вдалеке были видны "сталинские" высотки, строящиеся многоэтажки. Высокие трубы далеких заводов источали белый дым — белее серых туч, продолжающих угрюмо стелиться по небу. Солнце прорывалось сквозь них редкими струйками лучей.
— Хорошо… — сказала Аня. — Как у нас, с Исаакия.
С левого края речной дуги показался большой катер. Он лениво передвигался по водной глади, внося оживление в статичную картину.
— Помнишь тот мой список "что я люблю" и "что не люблю"? — спросила Аня.
— Да. Помню.
Я вдруг вспомнил то, что она не любит, когда целуются с открытыми глазами. Вчера мы целовались с закрытыми глазами. Никогда не задумывался о таких вещах раньше.
— Я написала, что не люблю прокуренную одежду. Мой первый парень был заядлым курильщиком. Его одежда казалась насквозь пропитанной табаком. Но я была с ним. Только сейчас понимаю — я способна мириться с вещами, мне неприятными, ради чего-то. Ради кого-то.
С реки подул ветер — Аня придержала рукой взлетевшую прядь волос. А я вспомнил фотографии, с которых все началось. Там ее волосы так же красиво развевались.
— Ты как-то писал, что собираешь этикетки от пивных бутылок.
Я кивнул.
— Много собрал? — спросила она.
— Около ста пятидесяти.
— Здорово.
— Наверно.
Катер, наконец, скрылся за поворотом. Река замерла.
— Хорошо, когда есть какое-нибудь хобби. Это как-то дисциплинирует, да и вообще… А я в школе коллекционировала обертки от жвачек "Love is…" Помнишь, они продавались в каждом ларьке? Жутко фанатела от всего этого. "Love is having only his name in the addressbook".