В середине дождя
Шрифт:
Это была очень важная для нее тема — я ощутил это сразу.
— Я пишу стихи с 13 лет. Сначала это были всякие любовные переживания. В общем, глупости; сейчас перечитываю, смешно становится. Ну, да ладно. Позже познакомилась с творчеством Ахматовой, увлеклась. Стала понемногу учиться, стараться писать тоньше, лучше. Но показывать все равно мало кому решалась. Однажды подруга посоветовала выложить стихи в Интернете. Чтобы получить объективную оценку.
Аня положила руки на стол. Небо продолжало, как в муфту, кутаться в облака. В зале пели Aerosmith — какую-то тихую балладу.
— Объективную оценку… — повторила Аня. — Я
Она замолчала, я ждал.
— Мои стихи разнесли в пух и прах. Комментариев было, как ни странно, много, хотя я была новичком. Больше всего меня поразила иронично-презрительная интонация комментаторов. Мне не писали прямо, что я бездарна. Это подразумевалось. И еще это обсуждение личности, почему-то их больше интересовало это. Это было унизительно, обидно и больно… Я не понимала, почему так. Я не надеялась на восторженные отклики, но и такого не ожидала. Я читала, читала, а потом не выдержала и зарыдала. Читала и рыдала. Стол был мокрым от слез.
Аня потрогала свое колечко. Я понял, что она трогает кольцо, когда очень волнуется. Она посмотрела на свои руки, потом сказала:
— Неделю после того случая не подходила к компьютеру. И полгода ничего не писала. Ни единого стихотворения. Ни строчки.
Она сняла колечко, надела снова.
— А сейчас ты пишешь? — спросил я.
— Сейчас уже пишу. — Она заправила прядь за ухо. — Правда, почти никому не показываю. В прошлом году дала почитать преподавательнице русского языка в институте. Я к ней как-то сразу почувствовала доверие. Она прочитала и дала положительную оценку. Сказала, что мне нужно попробовать напечататься.
— А ты хочешь напечататься?
— Может быть. Когда-нибудь. Не знаю.
И она посмотрела на меня, словно ища поддержки.
— Ты обязательно напечатаешься, Анют, — сказал я.
Аня хотела побывать на Чистых Прудах, поэтому, пообедав, мы поехали туда. Но выйдя из метро, мы обнаружили, что бульвар перекрыт — как для автомобилей, так и для прохожих. Купив мороженое, я и Аня некоторое время постояли у памятника Грибоедову, наблюдая за тем, как машины, недовольно гудя, объезжают запрещенное для въезда место. Чистопрудный бульвар за спинами милиционеров был непривычно пуст и одинок. Зеленые деревья на аллее виновато сутулились.
Мы двинулись по Бульварному кольцу в сторону Сретенских ворот. Куда идти, так и не решили. Я спросил Аню, куда бы она хотела пойти. Она улыбнулась и сказала: "Пойдем, куда глаза глядят".
Близился вечер, ветер усилился. Небесный пастух все нагонял и нагонял вверху облака, словно ставя себе целью согнать над Москвой все облака мира. Я посмотрел на Аню — она застегивала свою курточку.
Я до сих пор не понимаю, как мы наткнулись на этот двор. Старый, глухой, заброшенный двор, который невозможно себе представить в центре Москвы. Кажется, мы тогда свернули на Рождественку, потом еще куда-то. Но сколько раз я потом был в тех местах — найти этот двор снова не смог.
Иногда мне кажется, что он нам обоим приснился.
Сначала мы вошли в переулок. Серый переулок с потрескавшимся асфальтом и невысокими домами. Дома казались неживыми, не обжитыми — окна были похожи на темные очки старого больного человека, которому
— Как в Питере. С шумной магистрали — в тихий уголок. У вас так тоже бывает? — спросила Аня.
— Получается, бывает. Честно говоря, в этом месте я в первый раз.
Мы шли по переулку, прислушиваясь к окружающим звукам. Где-то скрипнула дверь, послышался короткий перестук — словно ударяли железным прутом по батарее. Потом все стихло. Не было слышно даже обычного шума автомобилей.
Дойдя до середины переулка, мы остановились. Казалось, мы попали в город призраков. Порывистый ветер, гоняющий обрывки газет по земле, это впечатление усиливал.
Справа я увидел небольшую арку с железными воротами в глубине. Ворота были приоткрыты, словно приглашая войти. В просвете виднелся торец кирпичного дома. Я посмотрел на Аню — она смотрела туда же.
— Давай зайдем, — и подумала она о том же самом.
Мы вошли в арку, я толкнул ворота: они открылись с глухим скрипом. Мы очутились во дворе, с трех сторон окруженном стенами домов.
— Точно, как в Питере… — тихо сказала Аня.
Здесь было сыро и прохладно. Напротив нас оказался трехэтажный дом из красного кирпича с разбитыми окнами. С крыши к земле вдоль стены тянулся ржаво-серебристый водосток, весь во вмятинах и трещинах, — он был похож на длинную кишку. Рядом с "кишкой" стояла пара гаражей, давно заброшенных. Справа от нас расположились мусорные контейнеры. Перед ними лежала большая грязная куча — из битых кирпичей, бутылок, щебня, деревянных ящиков. Слева от арки, у стены серо-желтого дома на железном пузе без колес лежал старый покореженный автомобиль без внутренностей. Еще один такой же автомобиль виднелся за контейнерами — дальше находилась ограда. Под ногами валялся разный мусор, на отсыревшей земле оставались следы. Недоразумением в этой городской клоаке случайного происхождения было присутствие цветущей липы. Она сиротливо прислонилась к гаражам. И дома, и машины, и гаражи, и даже мусорные контейнеры были исписаны граффити.
— Ничего себе местечко, — сказала Аня.
Она прошла дальше, подозвала меня. Кто-то протянул здесь веревку с табличкой, отпечатанной на листе альбомного формата, — "Стоп! Опасная зона. Провалы". Дальше, за веревкой, на земле располагалась огромная лужа. Непонятно было, как она образовалась — дождей до этого не было пару недель точно.
— Если пойдем — провалимся. Интересно, куда?
Аня тронула табличку, та покачнулась.
— Может, в Питер? — предположил я.
— Ага. Раз — и я дома.
Мы прошли вдоль веревки — та была привязана к железному штырю, выступающему из стены. Аня показала на один из гаражей. Я пригляделся и только сейчас заметил надпись граффити. Большими цветными буквами там было выведено — "Зачем?". Вместо буквы "ч" в слове была поставлена цифра "4".
— Что это значит? — спросила Аня.
— Кажется, мода такая. Писать везде это "Зачем?"
— Зачем?
Я пожал плечами:
— Чтобы такие, как ты, спрашивали — "Зачем?"
Мы подошли к мусорным контейнерам. На одном из них был нарисован какой-то иероглиф. Аня обошла контейнеры и приблизилась к ограде. Затем показала мне на окно близстоящего дома. Края этого окна были закопчены, а на форточке висела обгоревшая простыня. Несмотря на ветер, простыня висела вяло и безжизненно.