В середине дождя

Жанайдаров Олжас Ерденович

— Никогда не задумывался. А в Питере разве не так?

Аня зачерпнула ложечкой мороженое и отрицательно покачала головой. Сказала:

— Еще. Сегодня печет солнце. А я не видела на улице ни одного человека с зонтиком.

— То есть? Не вижу связи, — не понял я.

— В Питере в солнечную погоду многие носят зонты. Для защиты от солнца.

— И ты?

— И я. Это кажется естественным. У нас, в Питере.

Она отодвинула чашку с мороженым и начала размешивать сахар в чае. На безымянном пальце — то самое колечко. "Спаси и сохрани".

— А

что в Питере кажется неестественным? — спросил я.

— Смеяться не будешь?

Я приложил палец к губам. Аня заправила прядь волос за ухо. Затем сказала:

— У вас на улицах не стесняются целоваться и обниматься. И в метро тоже. В Питере так не принято.

— Даже среди молодежи?

Аня кивнула и, положив ложечку на блюдце, взяла чашку двумя руками.

— У нас особенная молодежь. Между прочим, ты знаешь, что самые красивые девушки живут в Питере?

— Знаю, — и я посмотрел на нее, как любила смотреть она — с легкой улыбкой.

Она засмеялась. Смеялась она редко, и тем приятней был ее смех.

— Нет, ты не понял. Еще сочтешь меня самовлюбленной. Но это действительно так — на наших улицах можно увидеть очень много красивых женских лиц.

— А у нас?

— А у вас люди лучше одеты. Девушки особенно. Но это не совсем то.

— А как тебе Москва вообще? — спросил я.

— Пока целостного впечатления у меня нет. — Она на секунду задумалась. — Есть лишь ощущение… В Москве как-то всего очень много. Такая пестрота, эклектичность. Сложно объяснить.

Она посмотрела на меня, надеясь, что я пойму. И я сказал:

— Я тебя понял.

* * *

Выйдя из кафе, мы направились по Тверской улице к Триумфальной площади. По дороге я рассказал Ане немного об истории Москвы. Спустя некоторое время мы свернули на Большую Садовую улицу. Солнце чуть сбавило жар, близился вечер.

— Та самая улица? Из "Мастера и Маргариты"? — спросила Аня.

— Да. Именно здесь жили Воланд и Коровьев, Кот Бегемот и Азазелло. Правда, сейчас в тот дом не пробраться. "Нехорошую" квартиру заперли от навязчивых поклонников романа.

Аня переложила курточку с руки на руку.

— А где-то поблизости расположены Патриаршие пруды. Да? — спросила она.

— Да. Хочешь туда сходить?

— Хочу.

Показалась Малая Бронная улица, я повел Аню вглубь, к пруду, скрывшемуся среди молчаливых домов и молчаливых деревьев. Пройдя по асфальтовой дорожке, мы оказались у водной глади.

— Такой маленький. Я представляла его себе больше, — сказала Аня.

Мы очутились у самой воды. Под ногами стелилась зеленая трава, по центру пруда дефилировала группка уток. Изредка оттуда доносилось слабое кряканье. Сам пруд был похож на большое квадратное зеркало, в которое смотрелось неподвижное небо.

Мы присели. Аня положила сумочку у ног, курточку сложила на коленях, а солнцезащитные очки бросила рядом в траву — на них тут же вполз муравей. Поразмыслив, он отправился к концу оправы.

— "Мастера и Маргариту" я читала четыре раза. — Аня смотрела

на воду. — Маргарита была любимой героиней. Помнишь это — "Никогда ни о чем не проси у тех, кто сильнее тебя. Сами придут и все дадут". Мне тоже так казалось. А в жизни все иначе. Я этого не понимала. Была ужасной гордячкой.

— А сейчас? Уже не такая?

— Наверное, нет. Повзрослела.

Муравей дополз до края оправы и в нерешительности остановился. На том берегу стоял красивый дом с широкой мраморной лестницей, ведущей к воде. Наверно, в таком доме Мастер и Маргарита и обрели покой…

— Гордость… — Аня сорвала травинку и намотала на палец. — Мне, например, ужасно не хотелось идти на подработку продавцом-консультантом. Пару лет назад я бы сразу отказалась. Но теперь…

— Тебе брат помогает?

— Когда созваниваемся, он обычно спрашивает, нужны ли деньги. Но что я скажу, если знаю, что у него жена и маленький ребенок, и они сами нуждаются в средствах? Ничего, перебьюсь. Вот окончу институт, устроюсь на хорошую работу — сама начну всем помогать.

Аня размотала травинку, потрогала свое колечко. На том берегу начали кидать в воду крошки хлеба — утки быстро подплыли к угощению и начали клевать.

— Как-то, неделю назад, в магазине увидела девушку, — сказала Аня. — Сначала не обратила на нее внимания, но потом пригляделась: такая беспомощная, одинокая, в черных очках… Это была слепая. Она стояла у стеллажа, крутила головой, нервничала, ждала, что ей помогут.

Аня замолчала. Потом продолжила:

— Я подошла к ней, спросила, что могу сделать для нее. Она была так благодарна, а у меня сердце всё сжалось. Она сказала, что пришла купить книжку своему племяннику, в подарок на день рожденья. Она попросила найти две книги, потом сказала, что их ей читала мама в детстве. Я помогла ей, она ушла, а я все не могла успокоиться. Это все так… так неправильно устроено…

Аня посмотрела на меня:

— Что мои проблемы по сравнению с ее?

Подул ветерок, по воде пробежала рябь, затрепетала зеленая листва. И тут же все успокоилось.

— В детстве, когда читала в книге о чем-то страшном, зажимала уши ладошками. Чуть-чуть помогало. — Аня покачала головой. — В жизни уши не закроешь.

Она сняла свое колечко, потом надела его снова. Спаси и сохрани…

* * *

Это было абсолютно спонтанное решение. Ни я, ни Аня в кино не собирались. Мы даже не думали, что когда-нибудь сходим вместе в кино.

Просто мы тогда оказались на "Баррикадной", вблизи зоопарка. Было светло, но воздух уже пропитался мягкой свежестью вечера. Мы недавно перекусили, поэтому усталости не чувствовали.

— Не люблю зоопарки, — сказала Аня, когда мы прошли мимо главного входа.

— Почему?

— Не могу смотреть на зверей в клетках, с самого детства. Помню, пошли как-то с мамой в зоопарк, — я как увидела лисичку к клетке, так сразу разревелась. Представляешь? Вокруг дети радостные галдят, взрослые улыбаются, а я стою, смотрю на зверей и рыдаю.