В середине дождя

Жанайдаров Олжас Ерденович

Эту историю я рассказал Ане, когда мы сидели в летнем кафе недалеко от метро "Октябрьская". Дул легкий ветерок — такой желанный; мы кушали тающее мороженое. В ногах после пинг-понга ощущалась приятная усталость.

— Интересно, — сказала она. — Значит, так было нужно — чтобы ты поступил именно в этот институт.

— Ты говорила о выборе. О том, что человек должен делать выбор сам. Иногда, как видишь, собственного выбора недостаточно.

Аня провела ложечкой по дну креманки, собирая остатки мороженого.

— Собственного выбора достаточно, если твое желание достаточно

сильно. У Блока есть замечательный афоризм. "Всё, что человек хочет — непременно сбудется. А если не сбудется, то и желания не было. А если сбудется не то, то разочарование только кажущееся — сбылось именно то". Ты жалеешь о том, что все получилось именно так?

— Нет. Не жалею. Ни капли.

— Вот видишь. Хотя если бы это случилось со мной, я этим будильником больше никогда бы не пользовалась. Ты фаталист?

Я пожал плечами.

— Одна моя подруга любила повторять — "У каждого своя судьба". Она серьезно увлекалась хиромантией. Может, это как-то на меня повлияло. — Я помолчал. — Мой знакомый Вадим настойчиво советовал мне разбить эти часы. Сам он не верит ни в Бога, ни в судьбу. Ни во что.

— А я бы так не смогла — ни во что не верить. Мне нужно верить, обязательно во что-то или в кого-то верить.

Вокруг нас было тихо. Близился вечерний час, а кафе по большей части пустовало; официантки протирали и так чистые столы. По проспекту проносились машины — но тоже как-то спокойно, без обычной спешки. Наверное, всеобщее затишье было вызвано душным и вялым воздухом, нагоняющим апатию. Дождь, который должен был пойти давным-давно, до сих пор не начался. Казалось, что и само небо утомилось от долгого ожидания. Словно тот, по чьему велению обычно шел или не шел дождь, негромко говорил небу — "подожди, не торопись, еще не время".

Аня начала копаться в сумочке — искала влажные салфетки. Она выложила на стол очечник, кошелек, косметичку, книгу в светло-зеленом переплете. Найдя салфетки, Аня протянула одну из них мне. Я вытер руки.

Она посмотрела на небо. Потом на меня.

— Мне кажется, этот дождь никогда не пойдет, — сказала Аня. — Или там наверху ждут, когда я уеду?

Она уезжала этой ночью. Я только сейчас подумал об этом. Время пролетело не то чтобы быстро — просто как-то тихо проползло рядом. Словно стараясь нам с Аней не мешать. А я потерял ему счет: казалось, что я с Аней гуляю не третий день, а десятый или вовсе — сотый. Она приехала в Москву давным-давно. И кино мы с ней посмотрели тоже — давным-давно. Давным-давно я ее поцеловал…

Мне хотелось, чтобы что-то осталось. Чтобы мы остались. Где-то.

— Ты любишь фонтаны? — спросил я.

— Да.

— Я покажу тебе один из них.

— Хорошо.

Я сказал:

— Это не дождь. Но тоже очень красиво.

* * *

Лучше всего идти от Старого Арбата через Смоленскую площадь. По левой стороне улицы мимо гостиницы "Золотое кольцо" выйти к Ростовской набережной. Справа по ходу будет блестеть Москва-река, зигзагом изогнутая в окружении стремительных машин, людей, домов. Нужно направиться вдоль всегда зеленого в цветах садика и домика в пражском стиле, обогнуть слева строящееся

здание в лесах, пройти мимо турецкого посольства и, завернув вправо, выйти к арке моста. Это пешеходный мост Богдана Хмельницкого, откуда открывается вид на площадь Европы с фонтаном причудливой формы.

Мы стояли с Аней на мосту, облокотившись на поручни, смотря вдаль — туда, где виднелась излучина Москвы-реки, Бородинский мост, здание правительства. Здесь, на высоте, было чуть прохладней, но и чуть свежей. Аня надела курточку.

— Ты прав, здесь красиво, — сказала она после некоторого молчания. — Почти как на Воробьевых горах. У нас таких мостов нет. И смотровая площадка фактически одна — на Исаакиевском соборе.

— Зато у вас можно гулять по крышам. Оттуда тоже открывается прекрасный вид на город.

— Да, этого у нас не отнять…

Ветер задул сильнее, Аня на миг попридержала волосы. А небо отливало разными оттенками серого цвета. Ни за что нельзя было подумать, что у серого цвета может быть столько оттенков.

— И все-таки Москва для меня пока чужая, — сказала она. — Красивая, но чужая.

— Хочется обратно в Питер?

— Не знаю. Кажется, да. Но…

Она недоговорила. Ее руки лежали на поручне, как на парте. Она иногда любила сложить так руки. В ней было что-то от школьницы.

— Что ты делаешь, когда тебе грустно? — спросила Аня.

— То же, что и сейчас. Стою в своей комнате, у окна.

— Просто стоишь?

— Да. Стою и смотрю в окно. Долго-долго. Это как-то успокаивает. У меня замечательный вид из окна. Не хуже, чем здесь или на Воробьевых горах.

— Покажешь в следующий раз?

— Хорошо. Обязательно покажу.

Аня посмотрела на свои руки, тронула колечко на безымянном пальце.

— Тебе сейчас грустно? — спросил я.

— Не знаю. Я сама не знаю.

И она посмотрела на меня. Она действительно не знала.

— Знаешь, недавно я где-то прочитала: "Одиночество — это когда те, кого ты любишь, счастливы без тебя…". Как точно сказано.

Небо становилось сумрачней, фонтан на площади Европы блистал разноцветными огнями. А я стоял рядом с Аней, не зная, о чем она думает на самом деле. Я же думал о том, что совсем скоро она уедет.

— Мне никогда не бывает скучно. Я умею себя занять. А вот одиночество я порой испытываю… — Она смотрела на воду. — В такие моменты хочется повернуть время вспять. Вспоминаешь своих бывших парней, и появляется малодушное желание позвонить, пожаловаться, выплакаться. Хочется приткнуться к чьему-то плечу.

Аня не глядела на меня, все трогая свое колечко.

— Что-то я говорю какую-то ерунду.

Она опять дрожала. Совсем незаметно, пытаясь эту дрожь унять. А может, вчера она дрожала не от холода? Здесь в Москве Аня казалась более беззащитной, чем в Питере.

Я повернул ее и осторожно прижал к себе. Потом приблизил лицо и поцеловал ее, как вчера, — осторожно, в мягкие губы. Мне все хотелось делать осторожно.

На поручень упала капля. Затем еще одна. Тут же — капнуло на запястье. А потом закапало все чаще и чаще. Все сильнее и сильнее.