В тюрьме и на «воле»
Шрифт:
знаю. В нашей деревне дворов пятьдесят — шестьдесят, а
разбросана так, что пяти домов рядом не увидишь. С землей у
нас очень туго. Поля на отвесных скалах. Наш клочок тоже
в горах. Кроме ячменя да кукурузы, ничего не родится. Все
заливные поля по речке у двоих — троих.
Было это два года назад, в начале весны. Эх!.. Я тогда
только из армии пришел. Забрали меня подорожный налог
отрабатывать — камень разбивать. Вернулся. В поле мы с женой
работали.
отца. Потом он и сам показался. Рвет свою бороду, глаза
налились кровью. Мы остолбенели.
— Нурикоглу, это только кровью смывают, кровью! —
кричит.
— Что случилось? Говори скорей!
— Пришел сборщик налогов... И в этот раз не сможем
уплатить, говорю ему. Даже слушать не стал. Вошел в дом, выломал
котел. А штаны твоей жены на дверях мечети повесил.
«Другим в назидание». Шабан! Это дело только кровью смыть
можно, только кровью!
В голове у меня зазвенело, поле ушло из-под ног. Что
потом было? Толком не знаю. Помню только, как у дяди в доме
я набивал патроны за пазуху.
Погода вдруг изменилась. Видите, какая у нас здесь погода.
За один час дождь пройдет, ветер поднимется, потом снова
солнце откроется.
Мечеть стоит далеко от нашего дома. Темнеть уж начало,
вот точно как сейчас. Шел я — ничего не видел. Когда
подошел к мечети, дождь бил, как палками. Из комнаты под
молельней доносились голоса. Я подошел к окну. Первое, что
увидел, — на палке у очага штаны моей жены. Комната полна
народу. В голове у меня шумело: слов я не разбирал. Слышал
только смех нашего деревенского мироеда. Сборщик продавал
штаны, а ага набивал цену. Дождь хлестал плетьми. Голоса
мешались у меня в голове. Помню кто-то сказал:
— Не пристало это. Срам какой!
Ага смеялся.
Наконец все поднялись. Дверь мечети распахнулась.
Первым вышел сборщик. Я отступил назад, за камень, на который
гробы ставят. За сборщиком показался ага. Он держал в руках
штаны и громко смеялся. Как сейчас вижу только две
вспышки из дула моей винтовки — и всё...»
Глаза у Шабана расширились, горят. Он скрипит зубами.
— Обоих прикончил?
— Сборщик еще жил немного. С его слов судья и присудил
меня к смерти. А ага даже ахнуть не успел.
— Тебя сразу поймали?
— Не-е-т. Я в горах долго ходил. Дрался с жандармами.
Карательный отряд наш дом сжег. Отряда я не сумел собрать.
Не было у меня тогда товарищей. Вот если бы мне встретить
того курда, который спас меня от жандармов, когда я из армии
дезертировал и ранен был на реке Сахо! А один не
аги с жандармами засел на дороге. Я на их засаду напоролся.
Ранен был, не мог вырваться.
Шабан вздыхает. На ногах у него кандалы. Цепи
свешиваются с нар. Он сидит на корточках, совсем как орел,
закованный в цепи. Красные язычки светильников вытягиваются,
растут. В камере тяжелый, спертый воздух: запах грязных тел,
тряпья смешался с табачным дымом. Чахоточные арестанты
то и дело разражаются мучительным кашлем, харкают кровью.
РАССКАЗЫ ЗАКЛЮЧЕННЫХ
В ночной тишине под шум дождя товарищ рассказывает
мне о бунте курсантов военно-морской школы. Однажды
утром, когда на учебном судне сыграли подъем, курсанты не
поднялись с люлек. Они отказались от завтрака, не вышли на
занятия, а дежурного офицера заперли в каюте. Дело стало
принимать серьезный оборот. Явился капитан и приказал
выстроиться всем на палубе. Когда он спросил, чего хотят
курсанты, они растерялись. Кто говорит, — люльки обрываются,
кто говорит,— вилок, ножей нет. Только один не растерялся.
Сделал шаг вперед, отдал честь:
— Англичане и американцы без спроса пришли в нашу
страну. Так больше жить нельзя. Почему же вы даете нам
учебные винтовки без затворов?
Бунт закончился тем, что во время обеда каждому рядом
с тарелкой положили сразу по паре ложек, ножей и вилок, а с
тех, кто требовал оружия для борьбы с англо-американскими
интервентами, сорвали желтые пуговицы с якорями и сняли
мундиры (оставили только тельняшки). Под звуки горна им
выдали свидетельства «об увольнении с действительной
службы» и списали с корабля. Одним из этих изгнанных из флота
был и мой товарищ.
— У меня тогда еще молоко на губах не обсохло. Мне было
всего семнадцать лет, — говорит он.
Эту историю я слышу уж не знаю в который раз! В тюрьме
даже неразговорчивые люди по нескольку раз рассказывают
друг другу о своей жизни. Некоторые так часто повторяют свои
рассказы, что они запоминаются наизусть.
Много интересных историй услышали мы в тюрьме от
своих товарищей-коммунистов. Это целая воспитательная
литература! По ней знакомишься с образцами смелости,
находчивости, хладнокровия, дисциплинированности, отваги,
инициативы — качеств, столь необходимых каждому коммунисту.
Перескажу несколько за поленившихся мне историй.
«БЕЛЫЙ ПОЕЗД»