В тюрьме и на «воле»
Шрифт:
Большевик. Расчесывая пятерней черные волосы, он не спеша
подходит к нам.
— Ну что. Большевик, трешь глаза?
— Разве поспишь тут, когда эти кофейщики орут, как
ишаки! Чай пили?
— Садись. Сегодня вместе чай пьем, Большевик?
— Ладно.
— Однако тебе умыться не мешало бы!
— Потом умоюсь. Только посижу немножко, К вам ведь
все время никого не подпускали - карантин!
Он садится между нами и тоже свешивает ноги
Берет протянутую моим товарищем сигарету и глубоко
затягивается.
— Почему тебя Большевиком прозвали?
— Здесь сидел один. Он своего соседа за вершок земли на
меже задушил. Я его звал Душителем бедняка, а он меня
Большевиком прозвал.
— За что же ты сидишь? Сколько тебе дали?
— За убийство. Присужден к смертной казни, но по
молодости помилован.
— Кого же ты убил?
— Одного проклятого агу с нашего берега. Лодки,
виноградники, апельсиновые рощи — все в округе принадлежит ему.
— Ого! За что ж убил?
— Долгая история. Убил, и черт с ним! Погодите, я сейчас
чай принесу.
Большевик вскакивает и, спускаясь по лестнице, кричит:
— Карачалы! Три чашки чаю!
На мощеном камнем дворике шуршат шаги: туда —
обратно, туда—обратно. Глухо раздаются голоса в этом каменном
колодце.
Мы пьем чай и беседуем с Большевиком.
— У тебя есть кто-нибудь на воле, Большевик?
— Брат» старший.
— Чем занимается?
— Кочегар. На пароходах работает.
— А ты что делал?
— Рыбак я. За долю улова работал.
— Давно сидишь?
— Уже два с половиной года.
— За что же ты все-таки убил своего агу?
— Поспорили из-за моей доли. Не отдал мне, что
причиталось. Он и отца моего погубил... Смотрите! Видите окошко,
камера рядом с вашей? Тот вон, к решетке прислонился, на
нас уставился... При нем держите язык за зубами. Это стукач
начальника тюрьмы. Сейчас же донесет.
— Что у нас с ним может быть? Мы и «здрасьте» друг
другу не говорили.
— Вы его не знаете. На днях он с Карачалы все шептался
о вас. Я ведь сегодня нарочно чай у Карачалы заказал. Еще
узнаете нашу кутузку! Пойдемте пройдемся немного.
Большевик встает и, насвистывая, спускается во двор.
Свист тонет в общем шуме. Человек, которого он нам показал,
щуря гноящиеся глаза, смотрит через решетку во двор.
Заключенные, как маятники, ходят взад и вперед, взад и
вперед.- Солнце все сильнее накаляет камни. Дежурный
надзиратель, распахнув дверь во двор, кричит во всю глотку
с порога:
— Айда на
умыкание— Чямлы ХюсеЙн, За кражу курицы —Пич Нури. Братья
Джаноглу-по делу о земле. За убийство-Куру Али, Орман-
кыран Мустафа. За неуплату налогов — механик Хасан, ткач
Келеш. За убийство стражника—кузнец Мемед. На су-у-д!
Арестанты, чьи дела сегодня рассматриваются в суде,
собираются у дверей. Жандармы надевают на них
наручники.
ЭТО НЕ СВИДАНИЕ, А РАЗЛУКА!
Дни проходят. Мы понемногу знакомимся с тюрьмой,
заходим в соседние камеры. В тюрьме пять больших камер,
несколько изоляторов и несколько маленьких клетушек.
Общие камеры сильно отличаются друг от друга. В нижнем
этаже, куда почти не проникают солнце и свежий воздух,
расположены так называемые «камеры голых». В
стамбульской тюрьме их называют «камеры папаши Адама». Вся
одежда заключенных в них арестантов нередко состоит из одного
старого мешка. Обитатели «камеры голых» находятся обычно
в услужении у более состоятельных арестантов. Поэтому их
называют еще «аякчи», что значит «находящийся на ногах».
На втором этаже живет тюремная «аристократия»
—заключенные, у которых есть деньги или влиятельная родня на воле.
Койки в камерах также распределяются в зависимости от
платежеспособности заключенных: худшие-у дверей, около
параши, лучшие—у окна, поближе к свету и воздуху. В от-
дельных комнатушках сидят «беи». В изоляторах сейчас,
кроме нас, находятся еще двое смертников.
Сегодня день свиданий. В этот день заключенные всегда
как-то мечутся по двору. Они с нетерпением ждут его, как
штурман конечной пристани, и нервы у всех
напряжены.
Как только приходит посетитель, арестанта вызывают в
предварилку. Здесь происходит свидание. Правда, между
посетителем и заключенным железная решетка. И все же это
уже кусочек другого мира.
В помещении надзирателя, прямо против открытой двери
в предварилку, меня бреет парикмахер. За спиной стоит
надзиратель с палкой. Через открытую дверь мне видны
посетители. (
У решетки сидит на корточках молодой арестант лет
двадцати пяти. По другую сторону решетки- женщина,
закутанная в вышитые полосатые платки. Она вся съежилась в комок.
Видны только глаза и щеки.
Они крепко прижались друг к другу. Кажется, если бы не