Вадимка
Шрифт:
– Да разве я шел домой, чтобы воевать?.. А теперь вижу - пока эта сволочь стреляет, никакой мирной жизни у меня не получится, мне ее не дадут. Тут уж, хочешь не хочешь, а приходится к этой мирной жизни силком пробиваться... Яков всегда говорил, что из меня плохой вояка. Нынче, видно, надо стать хорошим. Что делать?
Неожиданно в курень вошел Алексей Кудинов - председатель сельсовета. Давно не видал Вадимка Алексея Кудинова. Тот был приземистый, коренастый, с большими кошачьими глазами, ходил вразвалку, по-утиному, говорил не спеша, никогда не повышая голоса. В германскую войну казаки, приходившие с фронта, много рассказывали о геройстве полного георгиевского кавалера Алеши Кудинова, удивлялись, что даже в бою он не терял спокойствия. Потом вместе со всеми Алеша вернулся с фронта. Суходольские мальчишки знали о всех подвигах Алеши, но хотелось услышать о них от него самого. Вадимка хорошо помнил, как уселись они на майдане вокруг прославленного вояки, стали к нему приставать, чтобы он рассказал, за что он получил столько крестов да медалей.
– А я, ребятки, умею только воевать, а совсем не умею докладывать, стал отбиваться он.
– Да и воевать, сказать по правде, не люблю!
Так ребята ничего от Алеши и не услыхали. Дружно решили - какой же это герой! Зря ему крестов столько нацепили! Зря так уж расхвалили его казаки!
Теперь, когда Вадимка вернулся из отступа, суходольцы наперебой хвалили своего председателя сельсовета. Они его величали уже Алексеем Спиридоновичем. "Что ни говори, а Кудин у нас на хуторе один! Другого нету!" - то и дело слышал Вадимка. Много хорошего они рассказывали об этом человеке, но больше всего Вадимке понравился рассказ об одной поездке суходольского председателя в станицу.
Поехал он в ревком с секретарем сельсовета - их суходольским учителем. Сын учителя служил у красных, а самого учителя все считали коммунистом. Когда проезжали они через один хутор, попали в руки бандитов. Привели их в курень. Видит Алексей Спиридонович, что среди бандитов есть его полчане - вместе воевали с германцем. Бандиты им ничего не говорят, а между собою что-то шушукаются. Смекнул тут Кудинов, - не иначе как его хотят отпустить, а учителя расстрелять. И говорит бандитам:
– Вот что, ребята! Я вижу, чего вы задумали. Но по-вашему не будет. Вы сначала стреляйте меня, а потом уж делайте что хотите. Вернуться на хутор без учителя я не могу. Граждане у меня спросят: "Куда дел учителя?" Я им отвечу: "Бандиты убили". А мне скажут: "Его убили, а тебя помиловали? Значит, ты в ихней компании?" Ну, а ревком меня сразу же за шкирку. Так что теперь мне все равно конец. Уж стреляйте меня нынче, чтоб потом не пришлось мне моргать глазами перед людьми!
Так и отстоял он учителя. Бандиты уговаривали, уговаривали его да и плюнули: "Уметывайтесь живо!"
Теперь Вадимка поверил, что Алексей Спиридонович, видно, не робкого десятка человек. Он не сводил с него глаз, когда председатель вошел к ним в курень.
– Гость на гость!
– поднялась ему навстречу Вадимкина мать.
– Милости просим, - поднялся и Алешин.
– Здорово дневали, граждане, - как всегда не спеша ответил председатель.
– Да я, Василь, заходил к тебе, сказали, что ты пошел сюда.
– Зачем это я понадобился советской власти?
Все уселись.
– Да видишь ли... советская власть хочет, чтобы ты жив остался.
– Что такое?
– Да как тебе сказать... Стал я прикидывать, что же будет дальше после твоей беды? И вот что у меня получается. Как теперь должен рассуждать твой дорогой дружок Яков?
– Был дорог, стал ворог!
– Знаю, потому-то и пришел... Рассуждать он должен так: ежели он убил у тебя отца, значит, ты без последствий этого оставить не можешь. А раз не можешь, значит, ему теперь домой наведываться уже нельзя - ты же живешь почти рядом! У него теперь выход один - убить тебя. Ты же его знаешь! Начинаю прикидывать насчет тебя. Каждую ночь жди - вот-вот нагрянут. Да не один Яков, а целая банда. А ты безоружный! Моя тебе команда: пока косовица не накрыла, езжай-ка ты в станицу да приставай к отряду по борьбе с бандитизмом. Гоняться в одиночку да за каждым бандитом в отдельности дело гиблое. Надо это делать как подобает... А поспеет хлеб, приедешь домой. Так тогда ж ты явишься с винтовкой как боец отряда... Будет нас тогда двое вооруженных на хуторе. Раз пришло время самоопределяться, значит, придется вместе самообороняться, казак Алешин.
– Да-а-а, пришел домой, а тут вон какие дела... А ты же держал нейтралитет?.. А теперь рассуждаешь, как заправский председатель советской власти. С чего бы это, Алексей Спиридонович?
– На это я тебе, Василь, вот что скажу - пришло, брат, время самоопределяться. Жизнь того требует. Теперь нам остается выбирать - или ты друг советской власти, или ты недруг. Гражданская война показала, что нашему брату надо устанавливать с красными мир. Казаки теперь так и сделали. Сделали, да не все. Кое-кто в лес ушел. Недавно в лесу у них появился полковник Мальцев... К своим лугано-митякинцам добрался. Теперь дело пошло по-другому. Раньше, когда бандитским отрядом командовал Роман Попов, они стреляли только коммунистов. Своего брата казака они не трогали... А с приходом Мальцева стали стрелять всех, кто в дружбе с советской властью. Никому пощады не дают!.. А что нам с тобою теперь прикажешь делать? Насколько я понимаю, жизнь нам прямо указует - вам, гражданин Кудинов да гражданин Алешин, надо не в лес уходить, а воевать с лесом придется... А ты как думаешь?
– В этом вся и штука, - вздохнул Василь.
– Что ж тут думать? Подаваться-то и впрямь больше некуда... А в отряд-то меня возьмут? Я ведь только что из отступа!
– Таких, как ты, в отряде уже много. Думаешь, тебе одному податься больше некуда? Идет, брат, перестроение казачьих рядов. Прямо, что называется, жарь рысью, арш, арш! Вот и все доказательство, гражданин Алешин, - развел руками председатель.
– Слухаю, слухаю вас, казаки, который год слухаю, а вы все одно и то же, - сказала Мария Андреевна.
– Ждем: вот-вот кончится, вот-вот кончится это смертоубийство... А ему ни конца, ни краю. Господи! И когда же этому конец!
Такие слова Вадимка слышал не впервые, они звучали не раз, когда он шел от Новороссийска до дому. Говорили чаще всего женщины. Это был единый женский вздох по всей земле, по которой пришлось пройти Вадимке. Сколько он себя помнит, и его мать все ждет мира. Сегодня Вадимка внимательно вслушивался в разговор двух бывалых казаков. Ему было очень жалко дядю Василя. Все, о чем тут говорилось - совсем не то, чего ждал теперь от жизни дядя Василь. Вадимка хорошо знал, как истосковался этот человек по работе, а ему приходится опять брать винтовку. Значит, и ему, Вадимке, придется расставаться с мечтой о людской доброте. Какая уж тут доброта, когда люди стреляют друг в друга!
– Что поделаешь, Андревна, - отвечал председатель.
– Хочешь одного, а глядишь, жизнь рассудила по-другому... Вам, бабам, надоело, а нам? Обрыдло хуже горькой редьки... Ну так вот, Василь, за этим я к тебе и приходил. Дуй в станицу, а то можно опоздать... И добрый тебе час!
– А как же ты? Один на хуторе. Гости ведь и к тебе могут нагрянуть.
– А что я? Я - власть на местах. Мой окоп не где-нибудь, а тут. Трудновато мне, конечно, будет, но что делать? Видно, придется тряхнуть стариной... Ты думаешь, мне четыре Георгия повесили за то, что я умел лезть на рожон? Не-ет! На войне нужно стратегию и тактику иметь. А они гласят: выиграть бой - не самое главное, куда важнее выиграть войну... Ежели налетит весь ихний отряд, бой мне принимать нельзя, уйду в укрытие. Но я, брат, не сдамся, победа на хуторе все равно будет моя... Словом, был нейтрал, да черт украл. И помаленьку буду собирать и у нас отряд против банды, - сказал он, вставая.
Василий Алешин ночью уехал в станицу, а перед уходом объявил "приказ по гарнизону" - его двор и двор Марьи Андреевны косовицу должны проводить в супряге. Один двор, рассуждал он, - это сила "кот наплакал", два двора сила "кобель начихал", а значит, уже побольше будет. Тягло было только у Алешиных - пара быков да конь, не густо и с рабочей силой: у Марьи Андреевны - она сама да Вадимка, а у Анны Ивановны - жены Василия - она сама да дочь Настя, Вадимкина ровесница. В приказе были пункты, касавшиеся специально Вадимки.