Вагон второго класса. Том I
Шрифт:
— Пожалуй, пожалуй, — матушка изобразила задумчивость. — С другой стороны, хорошо ли, когда мужчина в годах не женат? Причиной тому бывают страсть к вину или денежное неблагополучие. Конечно, есть вдовцы…
Несложно было понять, к чему клонит матушка: она решила заранее выяснить, есть ли в Шинтоне достойные женихи, и может быть, выдать Илону замуж здесь, на месте. Вероятно, матушка не хотела зря смущать умы брютонского света, если попадется возможность устроить все заранее, а может, успела перебрать брютонских женихов и обнаружила, что кроме вдовцов, ничего приличного не осталось. Так или иначе, но матушка хочет посмотреть
— Не только среди вдовцов есть хорошие люди, — веско ответила госпожа Эббот, явно намекая на кого-то ей знакомого.
Но держать лицо она умела намного хуже матушки: Илона разглядела сомнения. Очевидно, горемыка-холостяк, бывший на уме у хозяйки, не слишком котировался среди местных невест, даром что не вдовец. Чего ожидать? Скучен, как счетоводческий словарь? Невезуч и нуждается скорее в няньке, чем в жене? Или совсем нехорош собой?
Во всяком случае, очень скоро Илону спровадили подышать свежим воздухом. Старшие дамы, очевидно, собирались обсудить ее будущее.
Илона устроилась на заднем дворе с видом на те кусты, откуда недавно сняла половину похищенных панталон. Правду говорят, что женщины в тягости чуть что, сразу плачут. Едва Илона успела утереть одну слезинку, как побежала другая. Звезды пресветлые, как же это несправедливо! Мерзавец Дуглас готовится принять дела баронства, а матушка с квартирной хозяйкой договариваются, к кому бы ее пристроить, словно доставшийся по наследству ненужный, громоздкий старомодный шкаф: много за него не выручишь, и места много занимает, но выкинуть вроде как жалко, дедушка его любил…
Будто из ниоткуда возникла Люси и подала Илоне платок.
— Вы, госпожа, не плачьте, матушка у вас хорошая, в беде не бросит. А то, знаете ли, всякое бывает, — убедительно говорила она. — Есть у нас сосед-жестянщик, он лавку с мелочевкой держит, а жена помогает, то заказы разносит, то еще чего сделает, дети тут же вертятся. Он ее брюхатую взял. Была она дочерью торговца одного, богатый торговец, платья шелковые носила и ручки не утруждала. А только припозднилась она как-то раз, когда от подруги шла. Компаньонку ее по голове стукнули, ей самой руку на рот, и обеих в кусты. Она б и не рассказала ничего, да понесла с той ночи. Родители, как узнали, выставили ее за порог, мол, нет больше у нас никакой дочери. Она и молила их, и плакала, мол, невиноватая она, да только те и слышать ничего не хотели. Раз допустила такое, то виновата, и всё тут.
Люси покачала головой, осуждая торговца с супругой, и продолжила рассказ:
— Пошла бедняжка, куда глаза глядят, добрела до ломбарда — серьги заложить, чтоб хоть какие серебряки выручить, а там или в работный дом, или служанкой в трактир. Думала про то и ревела в голос. Сами знаете, что бывает, коль молодая девка одна остается. А в ломбарде жестянщик забирал вещицы подешевше, какие не выкупили, чтоб почистить, подлатать да продать с выгодой. Увидел ее. Она и сейчас красавица, а тогда еще краше была. Так он сразу к себе женой позвал, чтоб честь по чести. Она и согласилась. Все лучше, чем… — Люси осеклась, — а человек он добрый, хоть и неученый. Повезло ей с жестянщиком. Первенца ее как своего растит, разницы не делает, все детки одно едят и одно носят. Да, разок-другой на неделе в кабак заглядывает, так ведь не буйный, домой дойдет и спит, только сапоги с него снять надо. А вам-то не жестянщика присмотрят, вам что получше найдут. Так что, вы, госпожа, не переживайте. Матушка у вас хорошая, и все наладится. И ребятеночка не волнуйте, чтоб здоровенький был.
Илона снова вытерла глаза и кивнула Люси. Та понятливо удалилась. Слезы полились вновь. Да, она должна поблагодарить Звезды, что ее не скинули с поезда-судьбы, и класс «вагона» у нее пусть не первый, но второй, чистый, удобный, и в попутчики ей абы кого не навяжут. И правда, не жестянщика, с которого надо сапоги снимать, но… Звезды! Дуглас был не единственным, кто за ней ухаживал. Принимая его знаки внимания, выделяя его из остальных, она сделала свой выбор, свой собственный, никто ей не указывал, никто не тянул ее, никто не сажал на скамью в вагоне — мол, вот твоя жизнь, ее и живи.
Ее последним собственным решением было разорвать помолвку, а впрочем… разве это решение? Ей и выхода другого не оставили. И вот теперь она ждет, куда ее привезет ведомый другими поезд.
Илона подошла к кустам с редкими желтыми листьями. Что она могла сделать, чтобы не оказаться бессловесным пассажиром? Не пить вина? Дуглас придумал бы что-то еще, и скорее всего, нечто похуже. Илона быстро прогнала мысли о том, что мог бы выдумать Дуглас — не хватало еще разрыдаться средь бела дня во дворе.
Она вернулась в дом. Судя по голосам из гостиной, матушка и госпожа Эббот все еще беседовали. Бу-бу-бу… бу-бу-бу… бу-бу-бу… Будто колеса стучат. Не заметив Илоны, Люси прошла в гостиную с новой порцией чая и захлопнула за собой дверь — словно отрезала кабину машинистов от пассажирского вагона. Нет, спрыгнуть с «поезда» Илона не решится. Ах, если б можно было пробраться в кабину и взять рычаги в свои руки и… Что дальше, Илона не придумала, но на мгновение почувствовала в руках теплое темное дерево рукояти, такое, как она видела однажды сквозь закопченное стекло маговоза, когда они с матушкой быстро-быстро шли по перрону, торопясь успеть до свистка.
Если б можно было…
Матушка собиралась гостить неделю. Она бойко раздавала указания Люси, не обходила советами саму Илону и надолго запиралась с госпожой Эббот. На четвертый день ожидали к чаю приятельницу хозяйки дома с семьей. Услышав об этом, Илона насторожилась.
В условленный час дверь распахнулась, и Люси провела в гостиную семейство Боскет — вдовствующую мать и сына лет двадцати пяти. Согласно городским сплетням, при жизни господина Боскета семья жила на широкую ногу, а теперь ренты хватало только на достойную, но скромную. Эти ценные сведения Илона услышала от молочницы, чей доход, разумеется, был намного ниже, но увы! Немало людей втайне радуются чужому падению, даже если продолжают смотреть на упавших снизу вверх; а может, именно это делает радость еще слаще.
Госпожа Боскет оказалась величественной особой, чуть полноватой, что придавало ей пущей внушительности. Очевидно, в молодости она была вполне миловидна. Нынче же ее портило чересчур строгое платье стального цвета и чопорно поджатые губы. В воспоминаниях Илоны всплыл облик суровой служительницы в лечебнице Пресветлого Гумберта, куда однажды угодил младший брат после катания на пони. Внутренне поежившись, снаружи Илона удерживала копию матушкиного выражения «светское радушие средней крепости».