Валдаевы
Шрифт:
Маленький Костя сорвался с места, сунул ноги в подшитые материны валенки и выскочил на улицу в одной рубашке и без шапки. Было холодно, мела обжигающая поземка. Валенки скинулись с его ножек, но мальчик все же бежал следом за отцом, — тот понуро шел чуть впереди полицейских.
— Тять-ка-ааа, ме-ня-а возьми-и!
Евграф не выдержал и оглянулся. И показалось ему, будто малыш, залепленный снегом, седеет на его глазах.
— Вернись, сынок, замерзнешь.
— Подожди… я счас… оденусь.
Но отец ничего не ответил — пошел дальше, и пурга скрыла его от глаз сына…
…Под вечер зашли к Чувыриным Гурьян Валдаев, Афоня Нельгин и Аристарх Якшамкин.
Калерия уже пришла в себя, но ни на чем не могла сосредоточиться, ни за что взяться — куча белья так и осталась недоглаженной, постель — не заправленной; все в доме было перевернуто, но Калерия стояла у окна, все еще как бы не в силах пошевелиться, и смотрела, как метель кружит в воздухе белые пушистые хлопья.
— А где Евграф Филиппыч? — спросил Гурьян.
— В арестантской, — ответила Калерия.
Гости удивленно переглянулись: вот тебе на!
— Да за что же он там?
— Все за… — начала было Калерия, но не договорила. Если сказать правду, поймут ли? Растрезвонят потом по всему Алову — стыда не оберешься. Разве можно другим объяснить свое горе? Одни так поймут, а другие — эдак… — Набуянил по пьянке, — солгала она. — Зеленая — она до добра не доводит.
— Да-а-а, — протянул Афоня. — Это верно. Да ты не горюй, если по пьяному делу, считай, скоро на воле будет.
— Мы, Калерия Дементьевна, прощаться пришли, — сочувственным тоном проговорил Гурьян. — Дела у нас тоже неважные. Подходящей работы нет… Нынче вечером отправляемся в обратный путь. В Алове над нами, понятно, посмеются, но и здесь не слаще.
— Что ж, путь вам добрый.
Уходя, Гурьян подмигнул Еленке, выглянувшей с печки. Девочка кивнула ему и улыбнулась.
КОНЕЦ ПАТРИАРХА
Строительство церкви в Алове было почти закончено — остались мелкие плотничьи работы. Расписывали ее два художника, которых пригласили из Казани. Они же покрасили в четыре цвета — желтый, фиолетовый, зеленый, розовый — выпуклые цифры на фронтоне:
«1891»
Возвращаясь зимой из города несолоно хлебавши, Афоня Нельгин, Аристарх Якшамкин и Гурьян Валдаев нечаянно встретили по дороге в Алово Парамона Вахатова — пришлого мастера плотничьих и песельных дел, ражего, чернокудрого красавца. Он возглавлял плотничью артель на строительстве церкви. Но поскольку работы осталось мало, артель распалась. Ему самому тоже приспела пора возвращаться домой. Но он медлил, поскольку была у него важная причина подольше задержаться в Алове…
— А что, мужики, пособите мне, — предложил он. — В накладе не останетесь.
Вон ведь как вышло! — ездили за тридевять земель, но не нашли там того, чего искали, домой вернулись, оказывается, работа сама их ищет.
Гурьян проработал в новой плотничьей артели недолго, всего месяц, — отцу его, кузнецу Кондрату, потребовалась помощь в кузне.
Парамон Вахатов, Афоня и Аристарх вели плотничьи работы на колокольне, с которой все Алово было видно как на ладони. Во время перекура Парамон Вахатов взглянул вниз, и ему показалось, будто село похоже на косу, что валяется на зеленом лугу: черенок косы — Полевой конец и Новая Линия, ручка — поворот к Старой улице, а лезвие — Грошовка. В крайнем доме на Полевом конце живет Варлаам Валдаев по прозванию «Нелюдь». В середине Поперечного порядка молодые дни и ночи зря растрачивает расхорошая красавица Ненила Латкаева. Взглянешь на нее — сердце от любви зазвенит. Не баба — развеселая картинка.
Парамон улыбнулся своим мыслям и шутливо запел:
И-и-и уж та-ак, И-и у-уж ся-я-як У-го-ва-аа-ри-ва-а-л…— Уговорил? — усмехнулся Афоня. — Давненько ты вокруг нее бродишь, как кот вокруг горшка с горячей кашей.
— Нет еще, не уговорил.
— На бога надейся: поможет!
— Не богово тут дело, — вставил свое слово Аристарх.
— А чье же?
— Нечистого пусть молит.
Промолчал Парамон. Приехав прошлой осенью в Алово, поселился он у Латкаевых со своей плотничьей артелью, но сейчас товарищи его уехали, один остался, надо бы уйти в другой дом, — хозяин с одного берет недешево, — но сердцем прирос к Нениле.
Возможно, не плохо бы сложилась жизнь у Ненилы, да муж ее, Маркуша, ростом не вышел, слабосилен. Оплешивел в двадцать восемь лет и поморщинел. Только глаза красивые. Да толку что? На носу кудрявятся три волоска на бородавке. Светло-русая бородка вечно мятая, как прошлогодняя трава.
Старший сын первого богача Наума Латкаева, Марк, выбрал в жены нагую и босую Неньку только за красоту. Но уж какой год детей нет и нет. Грыз Марк молодую жену: в матери не годишься, а Ненька огрызалась: сам годись… Не раз хаживала она в святые места — в Саров, в Промзино, — да пользы никакой не вышло. Чуть что, сварливая свекровь попрекает; соседки судачат, мол, неродиха.
Дед Наум с терпеньем и кротостью ждал от Неньки желанного внука, продолжателя рода Латкаевых и наследника немалого состояния. С утра до ночи бога молил. Но кончилось и его терпение, задумал оказать помощь всевышнему. Благо, очень понравился ему веселый русский мужик Парамон. Нельзя было не заметить, что заглядывается тот на сноху. Да и бабка Таисья приговаривала:
— Не сказать ли Парамону, чтоб искал себе другую фатеру? Гляди, Наум, — греха бы не случилось. Ненька, прах ее возьми, на него глазищами зыркает.
Но дед Наум пропускал неугодные слова мимо ушей. А в апреле вдруг надумал завести свою лавку и проводил старшего сына Марка к своему брату Евстигнею, в Симбирск, на целый год учиться торговому делу. Парамон со своими товарищами ушел тем временем на Суру строить пристань, — вскоре из Нижнего Новгорода должны были привезти на барже большой колокол, отлитый из меди и серебра, а для того чтобы доставить его, на Суре и строилась пристань. А Неньке довелось носить туда для артели обеды.
Как-то дед Наум, напутствуя сноху, ласково проговорил: