Валдаевы
Шрифт:
Базарная площадь кишмя кишела людьми, метавшимися туда и сюда точно крупинки в кипящей похлебке. Никому не было до Еленки никакого дела, и она никак не могла сосредоточиться на ком-либо, чтобы спросить, где лавка купца Осокина. И среди этой толчеи, базарного гомона она вдруг почувствовала себя одинокой. И так остро почувствовала свое одиночество, что на глаза навернулись слезы. И вдруг…
— Кому платки — бегите, какой вам мил — берите!
Нет, свет не без добрых людей. «Какой вам мил — берите!» Сами предлагают платок для мамки!
Протолкнулась сквозь толпу к палатке, откуда летел приглашающий женский голос. А платки — вот они! — висят на веревке — бери любой, какой нравится. Выбрала Еленка платок потемней, стащила с веревки и, засовывая добычу за пазуху, побежала. Но услышала за спиной истошный крик: «Воровку держи! Лови!» Остановилась, озираясь. Не подумала, что воровка-то — она. Рыжая торговка схватила ее за шиворот и вырвала из-за пазухи платок.
— Мерзавка! На чужое заришься?! — и с размаху ударила малютку по лицу.
Проходя по базарной площади, Гурьян Валдаев, Афоня Нельгин и Аристарх Якшамкин услышали надсадные вопли:
— На тебе, на тебе! Не воруй, подлянка!
И детский визг.
Толпа густо обступила место, где торговка платками наказывала девочку. Со всех сторон кричали:
— Так ее!
— Дубась покрепче!
— Таким и жизня ни к чаму!
Когда аловцы протиснулись вперед, девочка лежала на земле, но уже не кричала, а лишь широко открывала рот после каждого удара.
— Не терзай малютку — без души ребенка оставишь! — Гурьян перехватил руку торговки.
— Куда лезешь! — огрызнулась та. — Воровка ведь. Платок украла. — Она показала темный платок и снова ударила девочку.
Вперед шагнул Аристарх.
— А тебе чего? — Торговка зло взглянула на парня.
— Охоня, ухи у миня не красной?
— Как огонь.
— Я, видна, очен рассердилця. Она рабенку до смерти биет… Эй ты, не бей! А то се косы раздерву!
При виде неожиданных заступников торговка попятилась.
— Чего не в свое дело суетесь? — Лицо ее покрылось красными пятнами. — Она вам родня, что ли? Или вы с ней заодно?
— Ну, эта дела не твоя.
Гурьян заглянул в большие, не детские глаза девочки:
— Зачем тебе такой темный платок?
— Не мне, для мамки. Померла она утресь. Голову повязать нечем. У меня и тятьки нет. Он раньше мамки помер.
— Ишь, как врет! — сказала торговка.
Гурьян взял в руки платок.
— Сколько стоит?
— Рупь.
— Держи. — Гурьян протянул торговке целковый. — И отступись от девчонки. — Он стащил с Аристарха шапку и пустил ее по кругу.
— Люди добрые, не для себя прошу… Подайте, Христа ради, сиротке…
В Аристархов малахай посыпался веселый дождь из медных и серебряных монет.
Придя домой обедать, Евграф вздохнул с облегчением: не было нынче обычного затхлого пара, какой поселяется в доме, когда жена стирает. Калерия гладила на столе. Она поставила утюг на подставку, поправила сбившиеся на лицо волосы и устало проговорила:
— Не раздевайся. Сходи к отцу Лаврентию. Звал зачем-то.
— Сам приходил?
— Нет. Еремея присылал.
Когда Евграф ушел, Калерия хотела начать гладить, но почувствовала, что устала, — ноги ныли, руки были как не свои. Прилегла на постель. Вздремнуть бы, но в голову лезли тревожные думы: о грехе, который принял на себя муж, о том, что бог должен простить Евграфа — ведь ради детей взял он одежду из сундука. Зачем протопоп позвал мужа? Что он скажет Евграфу? А вдруг… вдруг Евграфа заберут в полицию?..
Вскоре вернулся Евграф и сказал, что отец Лаврентий его обрадовал — отдал ключи, пожурил, но, слава богу, все хорошо обошлось, однако сердце все же ноет, на душе неспокойно, поскорее бы вернуть взятое из сундука…
В сенях послышался тяжелый топот, дверь отворилась, и вошли три молодых мужика: первый — роста огромного, головой до потолка достает, второй — ему по плечо, третий еще на добрую четверть аршина ниже, а с ними — девочка Еленка, та самая, которая приходила в сторожку за дровами.
Вошедшие сняли шапки, поклонились и перекрестились на образа. Евграф сразу догадался, что парни — из деревни. Но кто такие? Зачем сюда?..
— Не узнаешь нас, Евграф?
— Да вроде…
«Ба! — да ведь это аловские мужики, не иначе! Средний, кажется, Гурька Валдаев… Точно — он!..»
— Гурьян? Десять лет не видел тебя, а признал! Валдаевская порода. А вас, любезные сельчане, тьфу ты, грех какой, никак не вспомню…
— Вай, меня, дядь Граша, как не помнишь? — оскалил зубы Афанасий. — Я в ваш сад за яблоками лазил, а ты меня за это крапивой…
— Афонька? Нельгин? Вот пострел! А чей же третий?
— Самый длинный у нас в селе кто?
— Якшамкин? Меньшой, что ли?
— Аристарх.
— Ну вот и слава богу — всех узнал. А тебя кто так разукрасил? — Евграф повернулся к Еленке. Ее лицо было усыпано ссадинами. — Кто тебя так?
— Меня тетька била… На базаре. Вишь, дядь Играф, кого я тебе привела?
— Спасибо ей, а то бы тебя не нашли. — Гурьян кивнул на девочку. — Мамка у ней померла. Вчера схоронили. У ней дома два дня жили… По тебя речь зашла, а она, оказывается, знает, где ты живешь. Ну, мы сразу — к тебе.
— Мы, дядь Граша, все время про тебя вспоминали. Думали, поможешь нам, — сказал Афоня.
— Сначала выпить полагается, — заговорил Аристарх, — а там и покалякаем.
Он достал из кармана штоф, ударом ладони об донышко распечатал его и поставил на стол. Хозяйка пошла подать закусить. Гурьян начал рассказывать про то, как на базаре они отбили у торговки Еленку, про похороны ее матери, — теперь вот девочка осталась сироткой, негде голову приклонить…
Калерия, накрывая на стол, искоса поглядывала на Еленку, — та пристроилась у окна, и по выражению ее лица было видно, что она не слушает, о чем говорят взрослые, — ушла в себя, в свое горе.