Валдаевы
Шрифт:
— На тебе, негодник, на! В другой раз будешь слушаться отца с матерью!
Сначала ничего не понимал Вадик, а когда понял, бросился к отцу. Уселись на диван и, плотно прижавшись друг к другу, долго сидели молча.
Настал день, на который Исай Лемдяйкин возлагал так много надежд. Подходила к концу обедня, когда он спрятался в закутке между забором и конюшней Валдаевых, но перепугал кур, и они так раскудахтались, — хоть беги. Не на шутку струхнул парень — боялся, кто-нибудь застанет его тут. Подумают, кур ворует. Наконец Луша все-таки вышла:
— Ну и шумный ты!.. Куры вон как тебя боятся. Иди, дома нет никого.
Исай сноровисто забрался на полати, пригрелся да и незаметно заснул. Не слышал, как собрались в избе кружковцы, как усаживались за стол. Каждый положил перед собой деньги. Банковал Федот Вардаев — раздал всем по карте. Одного из кружковцев послали во двор наблюдать за улицей, чтобы в случае опасности дал знать. Однако наблюдатель явился почти тотчас и сказал:
— Гордей Чувырин незнакомого ведет.
Волей-неволей пришлось начать игру «всерьез». Агей Вирясов «прикупил» карту, потом — вторую, а когда в избу вошли Гордей и Гурьян, нарочито громко проговорил с сожалением:
— Перебор… Последние деньги, мать твою в душу, вытянул из меня!
— Последняя у попа жена.
Лесник снял шапку и перекрестился на красный угол, а Гурьян обмел у двери валенки и прошел к столу:
— Здравствуйте, товарищи!
— Здорово, коль не шутишь! — первым ответил Роман, пристально и изумленно разглядывая вошедшего. «Вылитый племянник!.. Свят, свят! Да ведь он же в земле сырой!..» Но промолчал.
Банкомет, словно вовсе не интересуясь, кто пришел и зачем, спросил Павла Валдаева:
— Сколько ставишь?
— Копейку.
— Не хочешь больше выиграть?
— Плохая карта. Так и знал — перебор.
Гордей Чувырин поманил Романа в сени. О чем они там шептались, никто не слышал. Но Роман вошел бодрый — глаза горят. И снова уставился на Гурьяна. Да и другие, словно вмиг онемев, вцепились взглядами в его лицо.
— Гурьян Архипыч Менелин, — представил новичка Гордей Чувырин. — Родом из Алтышева. Мой односум. Свой человек. Прошу принять в компанию.
— Гурьян-то он Гурьян, да только не Менелин, хоть и бороду отрастил… На том свете ее тебе приклеили, добрый человек? — спросил вдруг Аристарх Якшамкин, не веря своим глазам.
— Да, я — Гурьян Менелин, и другой фамилии у меня нет. Можете глазеть на меня сколько влезет. Только скажу одно: нет у меня другой фамилии. Что касается меня, то не мало Гурьянов, похожих друг на друга. Как видно, и я напоминаю другого человека. Слыхал я про того Гурьяна… Только я не замерзал и, стало быть, не умирал. Живой я. Как хотите, так и думайте — потом все станет на свои места. Но вот что скажу: для вас я действительно свой. Мы с вами затеяли одно дело и должны довести его до конца, если хотим свободы и счастья людям, которые сеют хлеб и работают на заводах. — Гурьян заговорщицки подмигнул банкомету. — Картишки, конечно, хорошее дело, но и другим пора заняться…
— Так ты Валдаев или нет? — ничего не понял Федот Вардаев.
— Был бы тут Аника Северьяныч, он тебе растолковал бы все, кто я такой, — усмехнулся Гурьян. — Скрываюсь я. Понятно? Царским слугам, всяким там жандармам, на глаза боюсь попасться…
— Да чьего ж Гурьяна всем Аловом схоронили-то?
— Валдаева, неразумные.
— Так ты, Гурьян, воскрес или другое что с тобой недавно приключилось?
— Под другой фамилией теперь он, от Курносова прячется, — растолковал Гордей. — А ежели кто-нибудь проговорится, будто вместо него другого похоронили, — его сразу сцапают и в Сибирь отправят, потому как он рецыванер и за народное дело стоит. Ясно?..
— Ясно, — рассмеялся Павел Валдаев. — Да ведь не сразу в себя придешь. Намедни схоронили, а вдруг — живой!.. Ладно, Гуря, рассказывай…
Затеялся разговор. Гурьян и сам не знал, откуда берутся у него слова, — говорил уверенно, и одну только правду, которая как воздух нужна вот этим простым крестьянам. И говорил просто, доходчиво о равенстве людей. Ведь человек, какого бы звания он ни был, родится голяшом. Ни золотого венца у него на голове, ни рваной шапки, ни горностаевой мантии на плечах, ни рубашки из крапивного мешка, ни лакированных штиблет на ногах, ни ошметков изношенных лаптей. И первое, что он выговаривает, это «уа». Потом он становится либо богатым, либо бедным — все зависит от того, в какой семье родился или с кем, допустим, повелся. А это значит, что от младенца не зависит, будет он жить в нищете или утопать в роскоши. Справедливо ли это?
— Вестимо, несправедливо! — отозвался Аверьян Мазурин, на которого в этот момент взглянул Гурьян.
Правильно, несправедливо. И он, Гурьян, тоже так думает. Чем лучше всех граф Кар, которого все знают? Крестьяне ютятся в курных избах, а у него палаты белокаменные. Издавна ведется, что хорошее — это барское, что плохое — крестьянское. Но вечно так длиться не может. Это многие понимают в России. И большинству крестьянства это известно. Так что же нужно сделать, чтобы все изменилось? Вот об этом и надо говорить…
— Во голова у человека, — так и шпарит, как по книжке, — проговорил Павел Валдаев. — Если бы не схоронили его, так бы и сказал — наш это Гурька, наш, и все тут!..
Все дружно рассмеялись.
Не чаяли, что разбудили Исая Лемдяйкина на полатях.
Гурьян принялся расспрашивать, кто где работает. Оказалось, что почти все у Каров — один на лесопилке, второй на пивоварне, третий на суконной, четвертый на шерстяной, пятый на пенькотрепальной.
Исай старался не пропустить ни слова. Рядом с ним в старом банном корыте сушился нарезанный табак; сам того не замечая, Исай постоянно вдыхал его запах и в конце концов со смаком чихнул, но никто как будто не обратил на это внимания.
А на другой день Исаю повстречался Аверьян Мазурин и спросил:
— Ну, как тебе вчера понравилось у Романа? Понял, о чем калякали?
— Бог с тобой! У какого Романа?..
— Слышал я, как ты чихал на полатях, а потом видел, как выходил от него.
И тогда Исай признался: больно, мол, охота ему поладить с умными людьми, но боялся, что не поверят, подумают, будто со злым умыслом хочет втесаться в доверие…
Был последний день масленицы. Домашние Павла Валдаева разбрелись кто куда; в избе остался лишь он один. Без дела ходил Павел из угла в угол, разглядывая лубочные картинки на стенах.