Валдаевы
Шрифт:
Пустынны улицы; лишь по одной, часто спотыкаясь и увязая в сугробах, шагает мужчина. Походка у него усталая, — видно, не одну версту протопал он по завьюженной дороге.
Заметив свет в окне, ускорил шаги.
Вот коновязный столб возле дома, забеленный снегом, похожий на горящую свечу: над столбом курится пламя белой пыли.
Заглянул в морозное окно.
За столом в избе — человек. Что-то пишет при неярком свете керосиновой лампы.
Путник улыбнулся, узнав его: та же бородка, высокий лоб с небольшими залысинами, тот же характерный поворот головы, когда взглядывает в книгу.
Тук-тук-тук.
Но человек за столом не услышал стука.
Путник постучал снова и прокричал:
— Владимир Ильич!
— Кто там?
— Это я, Гурьян Валдаев!
— Сейчас открою.
Во дворе залаяла собака.
— Женька, замолчи: свой человек пришел, — послышался голос Ульянова. — Нет, вы подумайте только, — говорил он, отворяя калитку. — Какой сюрприз. Обрадовал меня, земляк. Ну, здравствуй, дорогой.
В темных сенях Владимир Ильич взял гостя за руку, чтобы тот не споткнулся. И когда вошли в комнату, спросил:
— Рассказывай, какими судьбами очутился здесь? Из Красноярска?
— Нет, из Улалы. Меня туда за попытку к бегству переслали. Уже после нашей встречи в городской библиотеке.
— Распаковывайся, проходи к столу и садись.
Гурьян не посмотрел под ноги и чуть не упал — запутался в пестрых дорожках, которыми был устлан пол. Сел и окинул взглядом комнату, чисто побеленную, с зелеными ветвями пихтача на стенах.
— Куда же ты свои стопы направил?
— Улялякнул. В бега ударился. Посоветоваться пришел. Одобришь затею — дальше пойду, отговоришь — вернусь.
— Ну, ну, батенька, — засмеялся Ульянов. — Кто же из побега по своей воле возвращается! Выдержишь ли только?
— Стены у меня покамест не трухлявые. — Гурьян повел саженными плечами. — Выдюжу.
— Чем же мне попотчевать тебя? — Владимир Ильич виновато развел руками. — Не ел ведь нынче — знаю… Вся еда у меня — печеная картошка, да и та холодная…
— Такая с хлебом-солью больно хороша.
— Вот как легко тебе угодить. Осталось чайку согреть.
Запах холодной картошки напомнил Гурьяну Алово, по которому изрядно истосковался. Дома по вечерам нередко пекли такую же картошку в подтопке. Алово… За тысячи верст отсюда родное село. Нелегким будет путь к нему через Сибирь.
Почему-то вспомнился Петербург: Васильевский остров, прокопченные фабричные корпуса, Варфоломей Будилов, который остался в Красноярске… Вспомнилось, как однажды, когда Варфоломей знакомил его с Петербургом, шли они вдоль реки, и он, Гурьян, увидел большой пароход.
— Это не пароход, а крейсер. Военный корабль, — объяснил Варфоломей.
Три трубы у корабля. Изо всех трех труб валил дым. И он, Гурьян, удивился тогда: сколько нужно дров, чтобы двигалась такая махина!.. Но куда плывет корабль? Ведь впереди — мост, по которому проложены рельсы конки. Что это?.. Мост вдруг словно разломился надвое, обе половины его начали дыбиться — выше, выше — и пропустили крейсер, как двустворчатые ворота пропускают телегу. Ну и ну!
Кажется, давно все это было… Он уже не похож на того прежнего парня, который приехал когда-то в столицу с одной единственной целью — подзаработать. Много воды утекло с тех пор, много дум передумано…
Гость отодвинул тарелку с картошкой и спросил:
— Так как же посоветуешь?
— Начало у тебя неглупое — вырваться кружным путем, где тебя меньше всего искать будут. Нравится мне твой замысел. Давай подумаем над картой, где тебе легче идти.
Потом заговорили о знакомых Приволжских местах. Гурьяну снова вспомнилась мать… И Аксинья. Скоро ли увидит ее? Как медленно тянется время! Дни похожи на бескрайнюю оснеженную тундру, над которой лишь ветер плачет в ночи.
Опечалился и хозяин, — должно быть, тоже вспомнил родных и знакомых. И чтобы развеселить его, Гурьян сказал:
— У меня с собой письмо из деревни. Как только тоска находит, я его перечитываю. Смешно написано. Перевести по-русски?
Владимир Ильич молча кивнул. Гурьян снял с вешалки черный бобриковый пиджак, в зеленом кармашке на подкладке которого лежало письмо. Развернул потрепанный листок.
— «Пиши Купря што я тебе скажу да только миленький не забывай што ты ведь очень грубо говоришь и голос у тебя занозистый да пестрый. Так уж ты слова рисуй как можно мягче штобы Гуре было не обидно. Кланяется мол тебе папаша твой Кондрат Арламыч. Написал? Потом наш ясноглазый знамо я его мамаша. Звать меня Устенья. Если места фатит напиши Клементьевна. Жена ево Аксенья свет Ивановна мол тоже шлет ему поклон земной. И тесть Иван Иваныч и теща богоданная Улита как ее ругают по отце то прах ее возьми. Матрена ты не помнишь. Нет. А ты Платон. Ах верно Сидоровна. Ну теперь Купря пиши поклоны от своих родителей. Чай знаешь как их звать. Пиши цыпленок мой без лени. Три сырых яичка принесла тебе разумник за труды. Теперь ему как новость вот что пропиши. На деньги те что нам прислал мы в позапрошлый год купили красную корову ведерницу да долг Алякину Андрону до сех пор отдать не удалось нам. За какие то проценты он у нас насильно отобрал красавку. Твой отец мол не хотел отдавать ее уряднику Курносову. Купил ему калоши положил в них пятирублевый золотой да зря пропал подарок тот. Курносов продался Алякину дороже. Тот купил ему большие валенки и в них по трешнице. Ходил я с жалобой на нево попу а тот сказал мне больше молитесь меньше грешите. Маяться терпеть вам бог велел. На бога жаловаться знамо не кому. Теперь белоголовый наш разумник напиши што брат ево Антип вот скоро год как неслух встал на путь проторенный Гурьяном. Нашем городи работает каких то железнодорожных мастерцких. Ты все пиши Купря не делай остановку. Мол пошел затья наш озорник. А тесть ево там дворня держит. Проживают хорошо ожидают лучи. Адрест их такой. Наша губерня наш уездный город ульция дом нумер 12 Конобеев Микифкор Алдакеевич гля сопственной руки получит Антип Кондратьевич Валдаев. А оште ты маков цвет и так черкни ему се жихи ми здорохи тово и тебе пожалаим от воспода боха доброй здоровия под гроп нерушимой. Се. Пасибо Купря».
Владимир Ильич не пропустил из письма ни слова, но улыбался, к удивлению Гурьяна, видно, только для приличия и ни разу не засмеялся, как умел это делать в других случаях — звонко и самозабвенно. Молча дослушал до конца и проговорил раздумчиво:
— Настанет час, когда рабочие и крестьяне нашей многострадальной страны возьмут власть в свои руки. И такое время не за горами, тогда мы в первую очередь начнем учить трудящихся грамоте… Домашний адресок свой запиши мне вот сюда. — Ульянов протянул Гурьяну свою записную книжку. — Скоро понадобится. Напишу о тебе Надежде Константиновне, а она, в свою очередь, свяжется с кем надо из ваших мест.
— Что же нам там делать, если доеду?
Говорили они еще долго. Владимир Ульянов сочувственно посмотрел на утомленное лицо собеседника:
— Может, отдохнешь немного, Гурьян Кондратьевич? Вижу — устал ведь.
— Нет, я пойду. Поспал я в жизни достаточно.
— А деньги есть у тебя?
— Без них в путь бы не тронулся.
— В таком случае, желаю тебе доброго пути, здоровья, счастья и всяческих успехов!
— Спасибо, Владимир Ильич!
Хозяин проводил гостя до ворот.
Гурьян натянул варежки, взбежал на гребень высокого сугроба, курившегося снежной дымкой, и вышел на дорогу.
НА БЕЛОЙ ГОРЕ
Пристав ходил из угла в угол по своему кабинету, когда в коридоре послышался топот, затем громкий крик урядника Курносова:
— Ну, я тебя еще не так отделаю!
Пристав выглянул за дверь:
— Что там такое, Курносов?
— Да вот… опять этот Лемдяйкин…
— Веди его сюда!