Валдаевы
Шрифт:
— Муж как звать?
— Вот постойте, выйду, покажу вам мужа, — сердито отозвался Малкин отец, Матвей Вирясов.
Подруги захихикали.
— Шутит он, — сказала Анка.
— Ой, девки, сейчас выйдет, — предупредила Мала. — Батюшкин характер знаю…
Не успела девка договорить, Матвей вылетел со двора с метлой, догнал Малку и начал хлестать ее, приговаривая:
— Вот тебе муж… Как звать? Почему молчишь? Ну, как звать?
— Мала.
— Мало, так еще добавлю. На! Хорош попался муж?
Вырвалась Мала — щеки от стыда горят, — подошла к подругам и сказала:
— Вышел ведь… А я в снегу увязла.
Вскоре повстречали других «гадальщиц» — тех было шестеро. Вдевятером решили погадать на банях: протянешь в приоткрытую дверь бани руку, и если вдруг коснется ее голая лапа, выйдешь замуж за бедного, мохнатая — богатый возьмет. Ближайшей оказалась баня Латкаевых… Приотворили дверь. Из черноты дохнуло горячим паром. Постояли: набираясь храбрости. Анка протянула руку, но в тот же миг испуганно отдернула ее и воскликнула:
— Маменька!.. Банным камнем горячим приложились…
— Будет тебе врать-то.
— Вот те истинный крест!
— Дай-ка я сама, — вперед протиснулась Ната, протянула руку и улыбнулась, довольная:
— Мохнатая…
— Счастливая!
Натка вздрогнула и отдернула руку:
— Вай, голый… Девки, дак это же не черти, а наши парни! Бессовестные! Давайте проучим — дверь подопрем, пусть там до утра сидят.
Парни начали ломиться в дверь, но девок было много, они сдержали напор, нашли подпорку — деревянный кол, — намертво закрепили его, расхохотались — и пошли дальше. Потом разделились на две группы, побрели слушать под окнами. Раздвигая тьму, то тут, то там плясали веселые огни, — мальчишки жгли солому, очес кудели, прогоняя прошлогодние несчастья и освещая путь грядущим удачам. До поздних сумерек полыхали над Аловым небольшие зарницы…
Парни, запертые в латкаевокой бане, подняли крик — уже час они не могли выбраться на волю, как ни старались. Возможно, пришлось бы им еще долго кричать, если бы поблизости не проходил Исай Лемдяйкин. Он поспешил на крики, убрал подпорку. Из бани вышло трое: Федор Пелевин, Аверьян Мазурин и сын аловского попа Александр Люстрицкий. Исай расхохотался:
— Видать, долго в бане сидели. Кто же поозоровал над вами?
— Девки. Они нас сперва за чертей приняли, — улыбнулся Александр Люстрицкий, добродушного вида парень с уже наметившимися залысинами, приехавший к отцу из города, где учился в университете. — И ведь верят! Искренно верят в этих самых чертей.
— А сам-то не веришь? — поинтересовался Исай.
— Не верю.
— И в бога?
— И в бога не верю.
Исай попятился.
— А ты кто такой, если не веришь?
— Студент.
— Да об этом слыхал… Чудно. Значит, и не молишься? Ай-ай! Даже про себя не молишься? А поп, отец твой, он как? Ни разу не сек?
— Да я и не дамся… Не позволю.
— Ну, хоть спорит с тобой? — спросил Аверьян Мазурин.
— Просто смеется…
— А нашего брата, кто не говеет, в церковь редко ходит, за волосы таскает!..
— Кого он так таскал?
— Спроси сперва, кого он не таскал. Неужели не знал? Ну, так знай на здоровье. Сына, знамо, жалко, а нас — нет.
— Хватит тебе, Оверька, лясы точить.
— Ты не красней, Аверьян, я на правду не обижаюсь, — улыбнулся Александр. — Верные слова сказал… А насчет бога… Ну, и всего прочего… Мы с тобой обо всем поговорим позже. Я тут еще недели две пробуду. Ты заходи к нам… Книжки какие любишь?
— А где их взять? Те, которые в школе были, я все прочитал.
— У меня есть. Разные. Заходи, пока я дома — дам…
Аверьян согласно кивнул. Почувствовал расположение к поповскому сыну: тот по всем статьям человек не простой, ученый, но мужиков не чурается; и этим не похож на отца своего, который на сельский люд свысока смотрит, ровно боярин на своих холопов.
Схваченная наледью дверь с треском, похожим на выстрел, распахнулась; и Роман Валдаев увидел на пороге сельского учителя Анику Северьяновича Коврова, — тот потирал рукавицей побелевший подбородок.
— День добрый, Роман Варламыч. Погреться зашел.
— Милости просим! Помню, сам обещал зайти, да не собрался. Садись на чистое место.
Аника Северьянович снял тулуп и уселся на лавку.
— Ну, хозяин, рассказывай, как живешь-можешь?
— Мыши в земле живут — и те не жалуются. А вот я среди людей заблудился. Как в лесу живу.
— Многие жалуются. И верно, как в лесу среди людей живут… Темен народ наш…
— Правильно. Чего доброго мы видим, Аника Северьянович?
— Вот я и подумал: а не собраться ли нам вместе, чтобы по душам покалякать о том, о сем. О доле крестьянской.
— А толк какой?
— О! Будет толк.
Аника Северьянович был в этом уверен. Верил он в могучее дело народного просвещения. Все крестьянские беды, казалось, происходили от темноты и забитости, в которой пребывали аловцы. Взять хотя бы картошку… Ведь совсем недавно никто здесь не знал, как ее сажать. И не хотели сажать, пока не поняли ее пользы. Про томаты, например, и вовсе не слышали. В селе лишь двое газеты выписывают — он, Аника Северьянович, да отец Иван.
Еще летом Аника Северьянович вел долгие разговоры с парнями из артели, которая драла корье для графской усадьбы. Договорились они тогда почаще собираться вместе. Парни были не против, чтобы сходки проходили в их избах, но побаивались родителей. Кто-то предложил встречаться у Романа Валдаева — у того и прежде собиралось много людей, играли в карты. Роман любит, когда в избе много народу. Выбор на него пал чисто случайно. Когда Аника Северьянович впервые заговорил с ним о сходке, Роман ничего определенного не сказал — пообещал зайти к учителю на следующей неделе. Не дождавшись его, учитель заглянул к нему сам.
— Если не возражаешь, на крещенье жди гостей.
— Много ли народу будет?
— Человек одиннадцать — двенадцать.
— Научил бы ты меня грамоте. Ну? Только, поди, с одним-то не с руки заниматься?
— Посмотрим, может, и другие захотят. Я надеюсь, что захотят.
Далеко в стороне Сибирской, над селом Шушенским, вьются снежные вихри. Белым холодным половодьем бушует ветер, точно хочет стереть светлое пятно в одном из окон крестьянской избы.
Пересчитал ветер доски навеса над воротами, попытался сорвать их и раскидать, но те не поддались, лишь прогудели заунывно.