Вариант "И"
Шрифт:
— Приходилось.
— Скажем, из пистолета? Серьезного, не дамского.
— Бывало. «ПМ» вас устраивает?
Он только усмехнулся.
— Обойму — прицельно, на поражение — выпускаете за сколько?
Я почувствовал, что начинаю злиться. Злым я себе не нравлюсь; да репортеру и не пристало, он — всего лишь проводник и накопитель информации, а не аналитик. Но все же — что это вдруг ему вздумалось?
— Три секунды. Сейчас.
— Раньше, значит, бывало и быстрее?
— Чего не бывает в молодости…
— Верно. Что же: норма профессионала…
— В наше время журналистика, репортаж — занятие небезопасное.
— Ну да, конечно, журнали-истика…
Он протянул последнее слово, глядя куда-то в сторону, отвлеченно, словно думал в эти секунды уже о чем-то другом. Потом посмотрел на меня, чуть наклонив голову набок, шевельнул губами — словно бы медля принять некое решение. Нет, не похоже было, что он хотел как-то поставить меня в неловкое положение; да и зачем? Мог ведь и вообще со мной не разговаривать, послать по телефону ко всем чертям.
Генерал тем временем, похоже, пришел к какому-то определенному выводу.
— Так вот, мы о причинах говорили. Но вы как-то сразу перешли к претенденту. К Александру. А ведь по логике надо было иначе: сперва всегда возникает идея, а потом уже начинаешь думать о методике ее реализации. Вы же не очень интересовались тем, как я пришел прежде всего к самой идее восстановления монархии в России. Или это кажется вам совершенно естественным: многие, мол, пришли, вот и Филиь 8 том числе. Так?
— А разве нет?
— Ну, ну… Так нельзя, господин Вебер, я ведь не поверю, что вы такой простодушный. А как только я перестану верить, то пропадут все ваши труды впустую, весь нынешний вечер.
А он оказался хитрее, чем я предполагал. Он уже совсем близок был к тому, чтобы запустить руку в меня поглубже и вывернуть наизнанку; этого нельзя было допустить. И я почувствовал, что внутренне собираюсь в комок, готовясь к серьезной схватке.
Схватки, однако, не получилось — потому что вмещалась третья сторона.
Наталья совершенно неожиданно для нас обоих улыбнулась и безмятежным тоном произнесла:
— Сергей Игнатьевич, вам ведь очень хочется что-то откровенное сказать, и вы так усердно готовите почву для этого… А вы просто возьмите да скажите. Понимаете ведь, что читателю будет сообщено только то, на что будет дана ваша санкция. А то смешно смотреть, как два неглупых человека петляют друг вокруг друга, финт за финтом…
Филин рассмеялся — неожиданно громко, весело, искренне.
— Воистину — что бы мы делали без женщин… — И сразу посерьезнел. — Вы, конечно, правы, мадам. Есть желание сказать — но, как говорится — и хочется, и колется, и мама не велит… Дело все в том, что до половины я в вас, господин Вебер, разобрался: вы не очень репортер или не только репортер — это мне ясно, а вот кто на самом деле — остается пока неустановленным. Я не спрашиваю, потому что вы не скажете, это мне ясно.
Но человек вы серьезный…
Он неожиданно поднялся. Подошел к письменному столу. Нагнулся. Из нижнего выдвижного ящика, поколдовав немного с замком, вынул кожаную папку. С ней вернулся к нам. Не раскрывая, положил на столик, раздвинув чашки.
— Вот… возвращаясь к причинам. В любой моей биографии нимало не скрывается тот факт, что и отец мой. Филин Игнатий Леонтьевич, тоже был генералом, а точнее — это я «тоже генерал», он в звании был старше меня.
И должности занимал под конец значительные: был и заместителем министра, и — под конец — начальником Генштаба, а до того командовал важными округами. И было это в самые, не боюсь сказать, критические времена — и для армии, и для всей России. Мой отец и его товарищи не могли, конечно, не болеть душой и об одном, и о другом. Они…
Я осмелился перебить его, чтобы сократить предисловие:
— Это мне известно: в установлении Второго Генералитета батюшка ваш сыграл немалую роль. Сие никогда тайной не было.
— Это верно. Однако мотивация их до конца, во всей полноте, так никогда и не раскрывалась — просто потому, что рано было, и сегодня еще рано, и только после избрания на царство настанет время сказать и об этом. Вы отлично понимаете, почему. Для честолюбивых людей участие в великом политическом акте должно выглядеть совершенно естественным, а не спровоцированным, не пассивным… Каждому хочется быть фигурой в руках Истории — но претит оказаться такой фигурой в руках другого смертного; хотя история ведь только через смертных и осуществляется. Скажете: так Бог велит — и все довольны, и выполняют. Но попробуйте сказать: так захотел генерал Акимов, скажем…
Тут я невольно вздрогнул. Не ожидал. И боюсь, это от Филина не укрылось.
Но он не прервал фразы:
— …и все мгновенно начнут размышлять: а кто он такой, этот генерал, чтобы мною манипулировать? И дело забуксует.
Он положил ладонь на кожаную папку, побарабанил по ней пальцами, потом поднял ее и протянул мне.
— Вот здесь — несколько любопытных документов. Копии, конечно.
Посмотрите на досуге. Думаю, они окажутся вам полезными. Если не пригодятся — уничтожьте, возвращать не надо. Но — только, так сказать, для внутреннего пользования. До поры до времени. Как говорится, из части не выносить. Да берите, она не заминирована.
Он передал мне папку жестом, каким высокие руководители, только что подписав важное международное соглашение, обмениваются аутентичными экземплярами. Я принял ее. Раскрыл. Там было несколько машинописных листков стандартного формата, скопированных вроде бы на ксероксе. Я сложил их аккуратно, сунул в карман, обложку вернул ему. Пока я умещал бумаги во внутреннем кармане, генерал успел углядеть кое-что. И спросил:
— Вам, кстати, не жарко? Могу переключить кондишен.
— Спасибо, — отказался я. — Я вообще мерзляк.
— А Наталья… Как, кстати, отчество?
— Лучше просто Наташа.
— Хорошо… Наташа не замерзнет? Не боитесь?
Я покраснел: тут он, конечно, был прав. А я об этом и не подумал всерьез. Свинство, безусловно.
— Виноват, — сказал я. — Исправлюсь. Но вообще-то, пока я на ходу…
Филин покачал головой:
— Никто же не веси часа, как сказано. Впрочем, это поправимо…
Он снова подошел к столу, нажал кнопку. Старший лейтенант возник почти мгновенно.
— Саша, посмотри, у нас там, в барахле, лишнего жилета не найдется? Для дамы.