Вечный сдвиг. Повести и рассказы
Шрифт:
Анна Ивановна ушла в восемь. Сдала ключ вахтерше, заглянула в церковь. Поставила дежурную свечу за упокой, постояла, сомкнув веки, чтобы ни на кого не отвлекаться, до конца службы, на выходе раздала пятаки нищим и, зайдя за ограду, закурила.
Дома она достала с этажерки «Иностранную литературу» с повестью «Дансинг в ставке Гитлера». Там был очень похожий описан роман. Или все романы про войну похожи? Анна Ивановна потянулась за «Беломором», хотя давала себе слово на ночь не курить – утром от этого болит голова.
Люба весь вечер проболталась у подружки. Пришли ребята из техникума, с выпивкой. Потанцевали, потом разобрались по парам. Любе достался кадыкастый Женя, худой,
Разбитая вернулась Люба домой, где отец с «мачехой» храпели на раздвижном диване, заняли ее место, думали, не придет. Любу стошнило, она постелила себе на полу и поставила будильник на 7.00.
Люся познакомилась в кино с Витей, студентом Бауманского училища. Наврала ему, что учится в МАИ. После кино они сходили в кафе-мороженое. У Вити не оказалось денег, а у Люси при себе были казенные рубль сорок, комсомольские взносы. После кафе Витя завел Люсю в подъезд погреться, влез ей под юбку, и она вывернулась и убежала. Витя нагнал ее и извинился. Признался, что наврал ей про Бауманское, что учится в десятом классе. Люся созналась, что лаборантка. И они снова подружились, и Люся продиктовала ему рабочий номер телефона, а Витя записал его горелым концом спички на коробке.
Москва заснула. Впрочем, делая зарядку, завтракая, спеша в школу и на работу, – она продолжала спать. Не зря семидесятые годы по справедливости охарактеризованы как застойные.
Миша Гольдин, студент первого курса факультета журналистики, заочник, мечтал устроиться на работу в самую гущу застоя (тогда это понятие еще не было введено, события, о которых идет речь, относятся к 71-му году). Через влиятельных знакомых отчима Мишу удалось устроить лаборантом на кафедру гигиены детей и подростков при Центральном институте усовершенствования врачей (ЦИУ).
Первой его увидела Люба. Она стояла на весах и переводила гирьку с 76 кг на 75 (за одну ночь килограмм долой), когда в лабораторию ввалился ражий детина, с копной черных волос, еврейским профилем и красивыми губами.
– Худеем? – подмигнул Миша Любе.
– Худеем, – ответила Люба.
Но тут явилась Вероника Петровна и увела Мишу в свой кабинет. Чтобы ввести в курс дела. Затем она представила кафедре нового лаборанта. Подвела его торжественно к святыне, шкафу с неразобранными бумагами – для будущего журналиста нет работы увлекательней, чем знакомство и опись архива любимой всеми Галины Капитоновны Сорской. И Вероника Петровна пустилась в пространный экскурс по санитарии и гигиене подростков. Миша слушал с огромным, неослабевающим интересом, чем спровоцировал Веронику Петровну на длиннейшую речь, – и она бы ни за что ее не прекратила (обычно на ее докладах все дремали, вязали или читали), – если бы не вмешалась Ираида Игнатьевна:
– Как Миша разберется, не зная специфики?
– Он сделает опись содержимого, а потом, по описи, мы вместе посмотрим и решим, что куда, – сказала Элеонора Ивановна. – Мы не бросим молодого человека в беде, верно? – и она снова улыбнулась Мише.
Люся и Люба размачивали в тазу последние номера «Санитарии и гигиены», добывая из их недр статью Сильвии Эрнестовны о ВЦХ и КДС, и реферат Ираиды Игнатьевны на тему «Высота стула для работников умственного труда». Пока красно-белые журналы лежали корешками в содовой воде, Люба с Люсей шептались. «Кончай крутить динаму, – сказала Люба Люсе, – или иди в подъезд с мужиком, или не иди». Архив распечатали. Миша начал с нижней полки – папок с газетными вырезками. Статьи о врачах-убийцах в подчеркиваниях и восклицательных знаках, фотография Буси Гольдштейна, слащавого вундеркинда со скрипкой, взята в зеленый овал, – молодая, мол, поросль… Четыре папки с газетными вырезками Миша отложил в сторону. В пятой лежали желтые машинописные страницы, перепечатанные без интервала. «Кунина В. И. – идеологически неустойчивая, мелкобуржуазное сознание не преодолено. В работе “Санэпидстанция коммунизма” допущен ряд заявлений, искажающих великую идею централизации СЭС на территории страны, также в работе приведены заниженные данные по нормам жилплощади на единицу населения, а коэффициент жилищных условий, не соответствующих санитарно-гигиеническим нормам, неоправданно завышен. Обратить особое внимание!»
– Сорская ваша – доносчица, – сказал Миша. – Настучала на Кунину.
Кафедра замерла.
Инесса Фердинандовна оказалась самой смелой – она первая открыла рот.
– Клевета! Он подослан провокаторами, мы не позволим пятнать имя дорогого всем нам человека.
Все повскакали с мест. Захват папки № 5 был произведен той же Инессой Фердинандовной.
Миша ушел, и правильно сделал, никому он здесь не нужен, баламут.
Шкаф закрыли на замок.
– Враги мечтают посеять вражду на кафедре, – сказала Вероника Петровна, – и засылают к нам таких вот Миш Гольдиных. Попробуй он прийти сюда завтра, лично спущу его с лестницы.
– И допустите тактическую ошибку, – улыбнулась Элеонора Ивановна. – Этим вы только покажете, что нам есть что скрывать, навлечете подозрение. Наоборот, надо встретить его как ни в чем ни бывало.
– Да вы просто умираете без мужского общества, – съязвила Инесса Фердинандовна, – лишь бы в брюках, и в них…
– Зато вы цветете без мужчин, – отозвалась Элеонора Ивановна, – по лицу видно, как вам хорошо.
– Не надо… – сказала Люба от всего сердца.
– В беседы взрослых я бы на вашем месте не вмешивалась. Это неэтично, – заметила Инесса Фердинандовна.
– Девочки, – Вероника Петровна ударила ладонью по столу. – Я совершила ошибку, доверив архив чужому человеку…
– И кому мы теперь это доверим? – спросила Ираида Игнатьевна. – Или так и будем жить рядом с пороховым складом?
В пятницу вся кафедра взяла отгул. Кроме Анны Ивановны. Ей все равно делать дома нечего. Анна Ивановна нашла ключ от шкафа в комнате заведующей, сложила все папки в большой мешок, вынесла на помойку и сожгла.
Пусть живут себе мирно. Она бы и остальные бумаги, что двадцать восемь лет перепечатывала, меняя кое-где местами слова и параграфы, – сожгла бы вместе с архивом Сорской.
В понедельник все явились здоровые, красивые, переобулись из сапог в туфли – начинался новый цикл. На отсутствие папок в шкафу никто и внимания не обратил. Разве что Вероника Петровна справилась у Анны Ивановны, не приходил ли этот Гольдин на кафедру в пятницу. Нет, не приходил. Ну и забудем об этом инциденте, – сказала заведующая.
Миша уехал в Америку и описал этот случай в журнале «Таймс». В статье «Один день на кафедре» он все подметил: как мочат корешки журналов в тазу со щелочью, вместо того чтобы снять ксерокс за минуту, как транжирится рабочее время – работают одни машинистки и лаборантки, а научные сотрудницы рассказывают друг другу сны. Их кумир – бывшая начальница кафедры, доносчица и сталинистка.
Статья попала к советскому журналисту в США, тот переслал ее в Минздрав РСФСР. Видимо, Миша забылся в этой Америке. Иначе зачем ему было в фельетоне указывать адрес и полное наименование учреждения?
Лет через пять на кафедру была прислана комиссия. Никакого архива она не обнаружила, из прежнего состава сотрудников осталась одна лаборантка Люба, Любовь Тимофеевна, машинистка. Анна Ивановна умерла. Вероника Петровна тоже. Ираида Игнатьевна жива, но у нее неладно с речью, Элеонора Ивановна переехала на Профсоюзную, у нее умер муж, и она вышла замуж за другого, у того как раз тогда же померла жена. Кто же еще был? Инесса Фердинандовна! Но к той лучше не соваться. Сильвия Эрнестовна перешла в Первый мед, на кафедру микробиологии. Да, еще Люся, у нее двое детей и она живет в Северодвинске. Комиссия пообещала оказать содействие в покупке ксерокопировальной машины «Эра». А то выставили русский народ дураком – мол, в эру прогресса он журналы в тазу размачивает!