Веха
Шрифт:
– Ага! – отозвалась мать с кровати. – Ртов-то что-то не убавляется, а наоборот добавляется! Помогать-то деткам надобно, что у них там, в городах тех? А вот рук точно поубавится! И как только отцу управиться с хозяйством-то!
– Господи! Да будут приезжать на сенокос, да на посев и уборку! Ничего с ними не сдеется, приедут! Жрать-то все хотят! – сказала Дуся, залезая головой в печку, чтобы удобнее было расположить чугунки в печи.
– Хорошо бы, дочка! – вновь отозвалась мать и тихо засопела, знать уснула сердешная.
Я хотел было слезть с печи, но передумал, чтобы не разбудить мать, хотя и подпирало по малой нужде. Сон ко мне больше не шёл, и мысли стали будоражить моё сознание, понимая, что мне в очень скором будущем предстоит окончательно слезть с этой печи, как былинному Илье Муровцу, правда тому было тридцать три года, а мне шёл только шестнадцатый год. Внутренне я как-то побаивался оторваться от семьи и уезжать не понятно, куда и зачем, но всё моё существо стремилось понять непонятное, узнать то, чего не знал, и чего не видел. Увидеть новых людей, нырнуть в те события, которые многих пугали, а меня почему-то влекло в них окунуться, почувствовать себя человеком, и понять чего же я на самом деле стою в этой жизни. Может и прав Василь, говоря обо мне так, беседуя вчера вечером с родителями. Мне, конечно же, было обидно, что мой старший брат так отзывается обо мне, хотя я всегда им гордился перед своими сверстниками ещё с детства.
27.04.2015 год.
Веха!
Путёвка в жизнь!
Часть первая!
Зима прошла без напряжения. В деревне, да и в округе люди повеселели, снова стали отмечать всякие праздники, молодёжь создавать новые семьи. Жизнь стала налаживаться, и это всех обнадёживало и радовало. Весной, как обычно, птицы расселись по гнёздам, а мы, как и прежде, весной, лазали по окрестным низинам в поисках утиных гнёзд, откуда забирали яйца и подкладывали их курям. Яйца мы все не забирали, а только штуки по три не больше, чтобы не распугать уток, которые оседали в наших краях. На зиму мы оставили несколько гусынь и одного гуся, они нанесли штук пятьдесят яиц, и сели на них.
В мае у нас во дворе уже был целый птичий базар. Этот писк, цокот, кудахтанье и кукареканье, разносилось повсюду, не только от наших пернатых. У одной гусыни появилось больше двадцати гусят, и от второй столько же. Утят тоже была целая ватага вечно голодных, и крякающих пернатых. Длинной струйкой вся эта крикливая свора стекала к реке, и растворялась на просторах водной глади, разыскивая пищу в водорослях и тине, на мелководье.
В конце мая одна гусыня пропала, скорее всего, её утащила лиса, коих в наших местах всегда было предостаточно. Малых гусят от этой гусыни, другая не захотела принимать, и малышня стала метаться, не зная к кому прибиться, отчего перестали расти. Видя такое дело, я стал за ними ухаживать. Каждое утро я брал лопату и собирал им червячков, разных букашек и скармливал их гусятам, в итоге они до такой степени привыкли ко мне, что стали ходить за мной по пятам. Меня даже, смеясь, стали называть мама-гусыня, на что я не обижался, а лишь улыбался своим друзьям и родным. Потом я и сам к ним привязался, пока они не подросли, и уже самостоятельно стали ходить на озеро вместе со всей живностью.
Лето мы поработали на подъёме. Хлеба на полях радовали глаз, да и не только. В огороде тоже поднялось по пояс, так что год должен был быть урожайным, а значит и радостным.
Приезжал к нам и Александр с семьёй погостить на недельку, а затем они уехали в Баклань, к родителям Марии, чтобы помочь с уборкой урожая, так как мужиков у них, кроме отца, в семье не было. С ним я и согласовал, когда мне приезжать в Почеп. Отец договорился с председателем, и тот обещал выдать мне справку, чтобы я смог выехать на учёбу. К осени мне уже пошёл семнадцатый год.
Шёл тысяча девятьсот тридцать четвёртый год. Управившись с основными делами, связанными с сенокосом и зерновыми, мы все занялись тем, чтобы приготовить всё к моему отъезду. Решили ехать рано, двадцать девятого августа, чтобы успеть поступить в школу. Мать без конца вздыхала и частенько плакала, чего я смеялся над ней.
– Ма! Ну, что ты, в самом деле, не на войну же еду! – говорил я ей и старался обнять её.
– Совсем вот отец один останется! – говорила она, всхлипывая. – Ты же помощник ему был, а от Ивана какой толк? Дуська вон за Матвея собирается Мурашко! Точно осенью снова свадьба! Хорошо хоть есть чем угостить, да и брагу заделала со свеженького! Вы же с Александром-то приезжайте! Маруся можа не поедет, дочка малая, хотя конечно и мать свою могёт попросить! Ну, это их дело, а вы чтобы были принепременно! Да отпросись там, в школе, чтобы картошку припутить, а то совсем нам будет тяжко!
– Успокойся, ма! – смеясь, ответил я. – Приеду, а отпрашиваться мне надо будет у Александра, так что, думаю, проблем не будет!
Дуся, нежданно-негаданно, как-то сошлась с Матвеем, мы этого даже и не заметили. Вообще этот парень нам всем нравился, и когда нам было тяжеловато управиться с какой-то работой, он никогда не отказывал в этом. Матвей очень хорошо сдружился с Александром, мы его и принимали, как друга нашей семьи. Мурашки вообще-то были какими-то дальними родственниками по материнской линии, поэтому препятствий в замужестве никто не видел. Естественно родители дали согласие Дусе, зная этого парня, как трудягу, и как надёжного друга. Семья у них была тоже спокойной, как и он, малопьющими, а если и выпивали, то их никогда не видели, чтобы они когда-нибудь буянили, чем, кстати, часто могли похвастаться именно в других семьях, включая и нашу, пьяными драками. Радовало родителей ещё и то обстоятельство, что жить они будут рядом , дом Мурашко находился от нашего чуть наискосок, ближе к колодцу, и спуску к Городцу, напротив дома, в котором проживал дед Иван.
Время пробежало быстро, и вот настал последний день и ночь пребывания в родном доме. До этого я как-то и не переживал о том, что куда-то уезжаю, мне было даже интересно это событие, но, поужинав и, проверив все свои вещи, когда в доме все угомонились, я с Ваней ушёл на свой чердак, но сон покинул меня напрочь.
Ванька немного покрутился возле меня, и затих, только посапывал с каким-то всхлипыванием, и это мешало мне сосредоточиться. На улице светила огромная, почти полная луна, будоража моё сознание. Мозги стали всё больше и больше поднимать всякие вопросы, на которые у меня просто не было ответа. Только сейчас я стал понимать, что уезжаю из дома, и уезжаю, вполне возможно, что насовсем, как Александр. У него теперь своя семья, свои проблемы, свои помыслы и планы. Я пока никак не мог сообразить, да и представить, что у меня ведь тоже появится своя семья, которая будет заполнять всё моё время. О Малышевке, друзьях, родителях и обо всём, что меня здесь окружало, мне предстояло только вспоминать, да изредка наведываться в гости.
И вот когда в моей голове созрели такие мысли, то мне стало, до боли жаль расставания со своими родными, и со своим детством. Мне предстояло стать тем человеком, кем и становятся взрослые. Как сложится моя жизнь, я далеко не заглядывал, но мечтал окончить институт, и остаться в Почепе, работая, как и Александр со своей Марусей, учителем. В душе я понимал, что не в этом, так в следующем году, мне всё равно предстояло делать свой выбор, поэтому я и сделал именно этот выбор. Всё остальное только будоражило моё сознание.
Уснул я далеко за полночь. Даже собаки в деревне и то перестали лаять, забившись по своим норам. Не успел я заснуть, как меня уже будил отец, тыча палкой в сено.
На улице уже светало и я, сообразив, что к чему, мигом слетел с чердака и побежал в дом, а Ваня, недовольно бурча, последовал за мной. Отец уже вывел кобылу и стал запрягать её в бричку, которую пригнал вчера вечером, возвращаясь с работы. Лошадь вчера решили в ночное не гнать, чтобы выехать пораньше, так как отец планировал вернуться назад к вечеру в деревню.