Веха
Шрифт:
Позавтракали быстро, быстро и загрузились. В это время стали выгонять скотину на пастбище, да и птицу тоже, поэтому мы слегка задержались, и когда пастух погнал стадо на луг, мы стали прощаться. Процесс затягивался, отец довольно сердито прикрикнул на всех, и стеганул кобылу пугой. Она тут же сорвалась с места, и вынесла бричку со двора. Возле ворот стояли сельчане и махали нам вслед. И тут я увидел гусей, которые, вдруг, высыпали на улицу, и, размахивая крыльями, понеслись за нами. Все закричали, показывая на птиц. А гуси провожали свою маму, то есть меня, и тревожно горланили на всю округу. У меня даже слёзы выступили из глаз, но я смеялся. Я радовался этим птицам, которые не забыли меня и кинулись за мной вслед, понимая, что меня увозят от них навсегда!
Рядом с бричкой бежал Шарик и постоянно смотрел на меня. У него в уголках глаз блестели слёзы, вероятно от ветра, который бил ему в умную мордочку, от быстрого бега. Он даже не лаял, а повизгивал, провожая меня. Я с ним долго прощался и вчера вечером, сидя с ним под навесом, и сегодня утром. Ощущение было такое, что всё понимал, глядя мне прямо в глаза, постоянно облизывая моё лицо.
Отец повернулся назад и, увидев гусей, пожал плечами и произнёс. – Чудеса! – после чего стеганул лошадь, чтобы она быстрее бежала.
Постепенно гуси и деревенские мальчишки отстали от нас, скрывшись в клубах пыли, поднятой лошадью и бричкой. Шарик бежал до самого Беловска, а потом остановился, уселся прямо на дороге и завыл. Я смотрел на него и слёзы невольно выступили из глаз, пока он не скрылся за поворотом. За поворотом остался и тот, который когда-то спас меня от неминуемой смерти. За поворотом осталась вся моя предыдущая жизнь.
Беловск мы проскочили на одном дыхании, не проронив ни одного слова. Мы с отцом до такой степени были поражены произошедшим, что не знали с чего начать разговор. Гуси, как говорил отец, бестолковые пернатые, а проявили такую преданность ко мне. Я как подумал, что их скоро будут всех резать, мне стало плохо. Во мне что-то перевернулось, и я отлично понимал, что через пару месяцев, отец снова привезёт мне гусей, но уже разделанных, для еды. И как мне их есть, у меня не вкладывалось в голове.
Но, как бы то ни было, все события со временем притупляются, и уже то, очевидное, становится далеко не очевидным. Гуси – это конечно волнительно, но и держат их именно для того, чтобы зиму сытно питаться, как впрочем, и всё остальное. Такова жизнь! Все в природе кого-то поедают, не говоря уже о людях, которые без конца убивают себе подобных. А затем находятся разные умельцы, которые оправдывают все эти действия. А всё потому, что добро никак не желает уничтожить зло, вечно его жалеет, настрадавшись вволю от этого самого зла.
Это я усвоил ещё в детстве, читая эти самые сказки, а когда стал уже подростком, то уже читал и исторические романы. Я вообще обожал читать, и считал, что сами книги могут дать гораздо больше, чем то, что преподают в школе. В школе дают начальные знания, прививают любовь к тому, или иному предмету, или, наоборот, у ребёнка начинается отторжение от всего этого. Но главное, что даёт школа, всё же знание. Знания мыслить, читать, считать и двигать человека по жизни. Если ребёнок чего-то не усвоил, или застопорился в своём развитии, он превращается в обычного раба, который не задумывается о своей сущности, а проживает лишь одним днём. Я же с детства был мечтатель, любил путешествовать, находясь на чердаке, воображая, что где-то в океане, или в горах, а то и в джунглях могучей Амазонки, где проживают всякие дикие народы, и водятся огромные анаконды. Обожал путешествовать с героями Жюль Верна, огибая Землю по воде, воздуху и земле.
Не заметно для себя я уснул, устроившись на задке брички, под протяжное пение отца про бесконечную дорогу. Степь да степь кругом, путь далёк лежит! Это его любимая песня и пел он её до самого окончания этого самого пути. В Почеп мы приехали около одиннадцати часов дня, и сразу поехали к Александру. Хозяйка, у которой жили Александр с семьёй, договорилась со своей соседкой, чтобы она впустила меня на постой, вернее на проживание, пока не окончу школу.
Когда мы приехали к Александру, то дома, кроме самой хозяйки, никого не было. Оставив гостинцев для детей у хозяйки, отец, вместе с ней направился к её соседке, которая проживала через дом от них. Минут пятнадцать их не было, а я, в это время, нетерпеливо прохаживался возле кобылы, которая ела овёс, попив перед этим воды. Выпила почти полное ведро. Бросив ей под ноги охапку сена, я отпустил подпругу, ослабив сбрую, чтобы она могла спокойно поесть.
Выйдя из калитки, отец кивнул мне, и снова скрылся за ней. Я побежал к нему и, войдя в дом, где мне предстояло жить, осмотрелся, поздоровавшись с хозяйкой. Всё было почти так же, как и у нас, только вместо полатей, у них была отгорожена отдельная комната, с окном во двор, возле которого росла яблоня, ветки которой цеплялись за окно, издавая протяжный писк. Яблок было видимо-невидимо, и выглядели они очень аппетитно. Между комнатой и передней комнатой, стояла русская печь, но небольшая, на ней можно было только посидеть, или что-нибудь посушить. В большой, передней комнате находилась приличная грубка-лежанка, которая была соединена с печью, да и топилась она тоже отсюда.
Отец, увидев её, очень заинтересовался и, показав матери на печь, сказал. – Надо нам свою печь переделать на такую же! Видишь, как тут сделано, и не надо делать отдельно грубку в передней!
Тётка Матрёна, так звали хозяйку дома, улыбнулась и произнесла. – Это мой муженёк сделал, царствие ему небесное! – и она перекрестилась.
– Вот уже пятый годок пошёл, как стоит и радует меня, а он три годочка уже в земельке! – продолжила она, открывая комнатку передо мной. – Ну, что, соколик, устраивает тебя эта комнатка? Кровать есть, стол, вешалка отдельная, пара табуреток, свет тоже есть!
Мне эта комнатка понравилась до безумия, и я тут же вошёл туда и уселся на пружинной кровати. Я ещё никогда не спал на кровати, постоянно, или на сеновале, или на печи, а здесь даже постель была чистая и почти белая, застеленная большим, тёплым одеялом.
– Очень! – ответил я, и улыбнулся, отчего все засмеялись.
Мне действительно здесь всё нравилось, даже небольшое окно, выходящее на огород, больше похожий на сад. Окно открывалось, принося в комнату аромат сада, и спелых плодов. Я представляю, как же здесь красиво, когда зацветает этот сад.
– Ну, ладно, сынку! – произнёс отец, и положил руку на моё плечо. – Пойдём за вещами, а то мне в обратную дорогу надо ехать!
– Ой! Да куда же вы поедете не емши? Я вас не отпущу! – запричитала хозяйка Александра, всплеснув руками. – Хотя бы борщец поешьте, только сготовила, с мясом! Очень вкусный и наваристый получился!
– Ну, насчёт борщика-то я и не против! – улыбнулся отец, и вновь позвав меня с собой за вещами, добавил. – Можно и стопочку на дорогу!
Где-то минут через сорок отец уехал, оставив меня сердобольным женщинам. У тётки Матрёны было две дочери, но они проживали где-то на Украине, да и не хотела она о них говорить. Видно расстались не по родственному, да и ни к чему мне это было, молодому парню, которому только в июне исполнилось шестнадцать лет. Борща я тоже поел с отцом и, после того, как он уехал, меня стало клонить в сон.