"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Узнают, - твердо сказала себе Ханеле, - кому надо будет, та и узнает. И с Торой ничего не случится. Вот как вышло, сын Мирьям евреем не будет. А сама она…, - Ханеле тяжело вздохнула: «Не надо ей об Авиталь рассказывать, ни к чему это».
Она передавала письма внукам, в Амстердам и Лондон. Ханеле коротко писала, что и у Мирьям, и у Давида все будет в порядке. Внучка и внук жили спокойно, работали, и растили детей. Ханеле иногда было жаль ту женщину, что она никогда не видела, жену внука, Рахиль. Ханеле утешала себя:
– Сын у нее есть. Здоровый, хороший мальчик. А
Ханеле видела цветущий, в розах сад, лебедей в маленьком пруду, мальчиков, похожих друг на друга, как две капли воды, ковыляющих по траве. Она видела серое небо Амстердама и говорила себе: «Это все потом будет. Я не доживу. И хорошо, что так».
Она слышала лай собак, в глаза ей бил странный, незнакомый, яркий белый свет, закрывались тяжелые, металлические двери. Она качала головой:
– Не доживу. Господь о них обо всех позаботится, я знаю. Славьте Бога, ибо он благ, ибо велика милость Его.
На глаза наползала серая пелена, она слышала младенческий плач, опять свистели пули. Ханеле сжимала длинные, немного костлявые пальцы:
– Все, как в тумане. На Святой Елене, я ему показала эту девочку. Марта ее будут звать. Она справится, обязательно…, - Ханеле вздыхала. Она видела усаженную цветущими липами улицу, большие, черно-красные флаги, и девушку, маленькую, изящную, с бронзовыми волосами, что стояла, растерянно озираясь на углу. Высокая, черноволосая, сероглазая женщина, зашла в кованые ворота с гербом. Она подняла руку, прощаясь.
– Вы еще встретитесь, - прошептала Ханеле, - обязательно. Просто будь твердой. И открой письмо, что она тебе оставила.
Девушка вскинула прозрачные, зеленые глаза и кивнула. Ханеле заметила, что нежные пальцы рвут конверт. На узкую ладонь выскользнул старый, золотой, тусклый крестик с изумрудами, а потом все исчезло.
Она глядела в окно горницы, сжимая в руке медальон, и слышала сзади взволнованное дыхание правнучки. Ханеле повернулась и щелкнула пальцами. Девушка склонила изящную, черноволосую голову. Глаза у правнучки были большие, дымные, темно-серые. Ханеле надела на стройную шею медальон: «Пора, милая. И помни, не делай ничего безрассудного».
– Не буду, бабушка, - она, на мгновение, прижалась мягкой щекой к щеке Ханеле. Ландо ждало у ворот имения. Правнучка ехала в Гродно, а оттуда, через Смоленск, в Липецк. У нее имелись рекомендательные письма, из Варшавы. Из бумаг следовало, что Анна Константинова училась на подпольных курсах для женщин, в Царстве Польском. Она выполняла задания революционеров, перевозя взрывчатые материалы и листовки. На шее правнучки, рядом с медальоном, висел скромный, католический крестик. Платье у нее было простого покроя, однако, из хорошей, дорогой ткани. Письма, они, конечно, написали сами.
Возница привязал чемоданы сзади ландо, правнучка поставила на колени саквояж, и помахала женщинам. Мать, бабушка и прабабушка остались у ворот. Хана повторила себе:
– Просто выполни то, что предначертано, и вернись домой. Я его узнаю, -
Ханеле смотрла вслед удаляющемуся ландо.
– Мы с ней встретимся, обязательно, - наконец, сказала она дочери и внучке, - надо подождать. Все исполнится, как и было обещано.
Она поморщилась, услышав слабый, младенческий плач, и добавила:
– Пойдемте, сейчас крестьяне приедут, на мельницу…, Надо обед готовить…, - Ханеле прислушалась. Плач исчез.
– Все будет хорошо, - улыбнулась она. Женщины закрыли деревянные, высокие ворота. Аист долго кружился над домом. Птица, закричав, полетела на восток.
Интерлюдия. Липецк, лето 1879 года
Анна ждала в вестибюле гостиницы «Золотой лев», на Петровском проезде, поглядывая на свой стальной хронометр. Она была в платье светлого сукна, с летним зонтиком. В руках девушка держала фаянсовую чашку для минеральной воды.
По приезду в город она зарегистрировалась в полицейском участке. Анна сказала, что собирается провести на курорте несколько недель, для поправления здоровья. Служащий в канцелярии, казалось, не слышал ее. Он не отводил взгляда от больших, серых глаз, от белой, будто фарфоровой шеи, немного приоткрытой скромным воротником платья. Черные, как вороново крыло, волосы были разделены строгим пробором и затянуты в тяжелый узел.
– Восемнадцать лет ей, - вздохнул канцелярист, - сама, словно статуя. Я такую даму в «Ниве» видел, на гравюре.
Он поморщил лоб:
– Сестра Наполеона, мадам Полина Бонапарт. Работы итальянца, Кановы. Очень похожа, - он поставил лиловый штамп на грубую, серую бумагу полицейского разрешения и еще долго смотрел вслед мадемуазель Константиновой. Девушка уходила по Дворянской улице, постукивая каблучками туфелек, узкие бедра немного покачивались. Канцелярист увидел, что какой-то военный чин, в роскошном ландо, остановил кучера, тоже заглядевшись на мадемуазель Константинову.
«Золотой Лев» стоял прямо напротив Нижнего парка. По ночам, из открытого окна комнаты, сладко пахло липами. Утром над парком висел нежный, белесый туман. Она просыпалась, закинув руку за голову, и лежала, глядя в потолок. Щебетали птицы, Анна улыбалась: «Скоро я его встречу». Она видела сверкающий паркет бального зала, люстры из богемского хрусталя, золотистое шампанское в узком бокале. Звенели колокола собора Рождества Христова. Она переворачивалась на бок:
– Бабушка сказала, что евреи всегда так делали. Ничего страшного, что я христианкой притворяюсь. Когда все будет закончено, я..., - Анну, немного, беспокоило то, что перед глазами у нее висела серая дымка. Она спросила об этом у бабушки, и та ее успокоила: «Так бывает. Господь тебе все покажет, в нужное время». Девушка, несколько лет назад увидела далекую, безжизненную, покрытую льдами землю, брошенные корабли, птиц, что вились над снегом. Она спросила у Ханеле: «Они такие же, как мы?»
– Не совсем, - ответила та.