"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Я вам помогу, - твердо сказал Моше. Он оглядел чистую, ухоженную кухню, с каменными плитами на полу, со старомодным очагом, вделанным в стену. Медные сковороды свисали с крюков в беленом потолке. Пахло свежим хлебом и сухими травами. Мария ушла переодеваться, а он выглянул в маленькое окошко. У задней двери был разбит кухонный огород. Моше вдохнул запах теплой земли, и увидел ровные ряды виноградных лоз в Цфате.
Во время уборки урожая он жил на холмах, в старом доме, возведенном еще его дедом. Моше просыпался до рассвета и шел в город, окунаться в микву.
– Благословен Ты, Господь Бог наш, Владыка вселенной, сотворивший плод виноградной лозы.
Дул теплый ветер, ягоды оставляли на губах сладкую пелену. Моше заедал их куском вчерашнего хлеба и быстро шел к прессу. Рядом были сложены плетеные корзины, и собирались работники.
Моше вспоминал, как вечерами, чувствуя боль в натруженной спине, он устраивался на каменном пороге, затягиваясь короткой трубкой деда. Юноша отгонял пчел, кружившихся над медным блюдом с виноградом, инжиром и гранатами.
– Каждый будет сидеть под своей смоковницей, и под своей виноградной лозой, - Моше смотрел на огненный, горный закат, - и никто более не будет устрашать их. Это случится, я уверен.
Моше полюбовался грядками с базиликом, петрушкой и розмарином. До него донеслись шаги сзади. Она стояла, в простом, холщовом платье, в крепких ботинках, каштановые волосы прикрывала косынка. Девушка засучила до локтя рукава.
– Это новый стакан, кузен Моше. Вы хотя бы воды сможете у нас выпить. Мне дедушка рассказывал о ваших правилах.
– Здесь нет никого, - понял Моше, - а мы вдвоем…, Но ворота открыты, и дверь тоже. Так можно. И в вагоне были люди. Немного, правда, все же утро…,
– Большое спасибо, - он принял стакан, и ощутил, как их пальцы соприкоснулись, на мгновение.
– У меня сердце бьется, - поняла Мария, - и как сильно…, И он покраснел, почему…, - она опустила голову и пробормотала: «У нас колодец, все очень просто…»
– У нас в Иерусалиме тоже колодец, кузина, - весело уверил ее Моше, - я только в Европе впервые кран с водой увидел.
Юноша подхватил ведро. Они сидели за большим, крепким столом, разложив провощенную бумагу, и ели припасы, что Моше дала в дорогу жена рава Адлера.
– Все очень вкусно, - улыбнулась Мария, - спасибо вам большое. Я знаю, вам помолиться надо, -юноша кивнул.
– Вы приходите, - она быстро убрала со стола, - я вас в хлеву буду ждать.
Дверь скрипнула. Моше сидел, думая о больших, голубых глазах, о ее ловких руках, резавших мясо и хлеб:
– Это разрешается, кузина, - успокоил ее Моше, - даже готовить можно. Еврей только должен плиту разжечь. Тетя Марта, когда в Иерусалиме гостила, на свадьбах всегда готовила, с моей бабушкой.
– Разрешается, - повторил Моше.
– Оставь, зачем ей становиться еврейкой? У нее дед епископ, она тоже за священника замуж выйдет, или за аристократа какого-нибудь, вроде графа Хантингтона, - он даже, на мгновение, закрыл глаза, так не хотелось думать об этом.
–
Джейн бродила по комнате, сжав руки, смотря на стопки учебников на столе, на свои школьные тетради. Когда Грегори пошел вслед за отцом, в его кабинет, она пробормотала какое-то извинение и взбежала наверх. Спальня девушки выходила на розарий. Она вспомнила, как играла с братом среди пышных цветов.
– Бабушка тогда еще не выздоровела, - подумала Джейн, - Грегори был здесь, вместе с Петром. Когда он гостил у нас, цветы всегда распускались. Даже на Рождество..., - она улыбнулась, услышав изумленный голос садовника:
– В первый раз вижу, чтобы остролист в декабре цвел, ваша светлость. Не знаю, что и подумать. Джейн прищурилась и заметила красивого сокола, парившего в полуденном небе над замком. Она вздохнула и огляделась. Джейн с детства помнила эту спальню. До нее, здесь жила покойная бабушка Джоанна, а раньше, леди Джозефина. Во времена гражданской войны отсюда сбежала в Плимут Черная Джо. Кровать была тех времен, большая, массивная, с резными столбиками, с бархатным пологом. Джейн присела и потянулась за дневником.
– Июнь 1879 года, - читала она, - наконец-то, я сказала ему, что люблю его. Полгода собиралась, а сегодня у меня хватило смелости. Он тоже меня любит…, Это такое счастье, такое счастье..., Теперь надо вести себя осторожно, хотя, кажется, бабушка, и мама ничего не замечают. Осенью мы вернемся в Лондон, и Грегори попросит у отца моей руки. Папа не откажет. Грегори семья, и тетя Марта с дядей Питером, они замечательные..., Мне хочется с кем-нибудь об этом поговорить, но я боюсь. Здесь Люси, однако, она ничего не знает..., - чернила немного расплылись. Джейн писала при свече, а потом всхлипнула и вытерла нос:
– Если бы он был здесь сейчас..., Но это опасно, нельзя так делать.
Она сидела, закутавшись в кашемировую шаль, и слышала его тихий голос:
– Я люблю тебя, я так тебя люблю..., - Джейн заснула, свернувшись в клубочек, счастливо улыбаясь, чувствуя тепло, что, казалось, охватывало все тело.
– Мы просто за руки держались, - успела подумать она, - Грегори меня целовал..., Неужели это бывает, всего лишь от поцелуев? И у мамы не спросить, будет подозрительно, - все лето Джейн писала Люси, подруга была в Ньюкасле. Внизу листа девушка непременно ставила постскриптум: «Передавай привет Грегори, и сообщай, как идет его работа в госпитале».
За ее перепиской не следили, но все конверты отдавались дворецкому. Он знал Джейн с детства, но девушка не хотела рисковать. Мистер Белвью мог обмолвиться матери или бабушке, что Джейн пишет мистеру Вадии. Это было не принято. Грегори, если и был родственником, то очень дальним. Люси отвечала, что старший брат тоже передает ей привет.
– Мы станем женихом и невестой, осенью, - Джейн зажмуривалась от счастья, - через два года я закончу, школу и мы обвенчаемся..., Я поступлю в женский медицинский институт, буду врачом...