Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
Шрифт:
— Ее мать дома заперла, — мрачно сказала Энни, — и ставни закрыла. Теперь только в церкви и увидим ее.
— Не увидите, — Чарли сплюнул. «Он там что-то из Псалмов цитировал, про то, что женщине надо дома сидеть».
— Вся красота дочери царя — внутри, — отозвалась девочка.
— Ну да, это, — согласился Чарли. «В общем, вам теперь нельзя в церковь, и на улицу нельзя выходить без разрешения отца, или мужа. А молиться, он сказал, и дома можно. Вот он тебе разрешил со мной разговаривать? — Чарли криво, невесело улыбнулся.
— Я
— У меня, — неохотно сказал Чарли и Энни ахнула: «Да он с ума сошел, тебе же четырнадцать лет, а ей — за тридцать».
— Он сказал, что так угодно Господу, — Чарли еще раз выругался, — шепотом, и твердо сказал:
«Александр мне объяснил, давно еще, как добраться до индейцев. Хватит, надоело. Соберу припасы, украду нож у отца и уйду. Ничего, заберете лодку с того берега».
— Кукурузу можно на костре печь, в золе, — сказала Энни. «А то подожди — должен же кто-то приехать из Лондона и все это прекратится».
— Он сказал, — Чарли оглянулся, — маленькая площадь была пуста, — что все остальные люди — такие же язычники, как индейцы, и только он знает путь к истинному спасению, поэтому все должны ему подчиняться, если не хотим гореть в аду вечно. Ну, и чтобы собирались.
Над ними нависла какая-то тень и преподобный отец сказал: «Именно. Поэтому вы оба сейчас пойдете по домам и начнете складываться».
Энни опустила голову и, шагая вслед за отчимом, успела заметить, как Чарли указывает ей в сторону плотницкой. Она только кивнула, и тут же, боясь, что священник обернется, прибавила шагу.
Дома было тихо. Майкл сел в большое кресло, придвинутое к столу на кухне, и сказал:
«Подойди сюда».
Энни встала в отдалении, и он, глядя на ее сжатые, тонкие губы, подумал: «Дочь своей матери. И этого бандита, убийцы, этого сэра Роберта. Нет, нет, выбивать это из нее, плетью, да чем угодно. Нельзя ей доверять».
— Так, — сказал он, сложив кончики длинных пальцев. «В воскресенье сюда переезжает моя новая жена, Маргарет, а на той неделе мы отплываем вверх по реке. Потом пойдем пешком, через горы».
Девочка молчала, опустив голову, рассматривая широкие доски пола.
— Далее, — он поднялся и походил по кухне, сняв с полки маленькую Библию. «Ни тебе, ни твоей матери, ни Маргарет нельзя больше трогать Писание. Я буду вам читать сам, каждый день, после обеда. Понятно?».
Энни кивнула. Отчим внезапно оказался рядом с ней и, подняв девочку за подбородок, посмотрел в упрямые, серые глаза: «И, разумеется, я вас буду наказывать, если возникнет нужда. Все, — он отпустил ребенка. «Можешь подняться к себе в комнату».
Девочка присела и Майкл, посмотрев вслед прямой спине, вздохнул: «С Маргарет будет проще, конечно, ее били с раннего детства, а эту…, Ну что ж, Господь не дает нам тех испытаний, которые нам не по силам».
Он перекрестился и, опустившись на колени перед распятием — стал молиться.
Мальчик проснулся от боли. Он привык — боль была почти постоянной, даже когда он ел, или спал, и только мама, — он знал, что это мама, — могла сделать лучше. Он тонко, коротко заплакал и поискал маму рядом.
— Ну потерпи, сыночек, потерпи, — раздался нежный, ласковый голос и мальчик, всхлипнув, ощутив ее тепло, — стал успокаиваться. Мама поднялась с кровати, где они спали вместе, и, завернув мальчика в шаль, стала носить по комнате, чуть покачивая.
— Ты поешь, — шепнула Мэри, целуя его в щечку. «Поешь немножко, Николас, мой хороший.
Сразу станет легче».
Мальчик еще раз всхлипнул и стал сосать — вяло, то замирая, то опять просыпаясь. Мэри стояла у окна, глядя на отражение луны в реке. «Какой ветер, — подумала она, увидев раскачивающиеся деревья на берегу, за мощной, высокой оградой поселения. «Он поэтому проснулся». Она ощутила, как мелко дрожат руки ребенка и тихо сказала: «Сейчас пеленки поменяю, мой маленький, и разотру тебя. А потом поспим, тебе лучше будет».
Сын опять заплакал, — жалобно, и Энни, постучавшись в детскую, спросила: «Мамочка, что сделать?»
— Пеленки согрей у очага, пожалуйста, — устало попросила Мэри — ребенок кричал все громче.
«И воды немножко принеси теплой. У него опять судороги, у бедного».
Энни побежала вниз по лестнице на кухню, а Мэри вложила сосок в рот ребенка и, качая сына, чуть пошатнулась — в глазах потемнело, голова закружилась.
Мальчик испугался, и Мэри ласково сказала: «Ну, не дрожи. Маме уже лучше, она просто утомилась. Сейчас ляжем рядом, Энни нас одеялом укроет, и я тебе песенку спою. Ну не надо так плакать, не надо, милый мой. Все уже хорошо».
— Заткни его, — раздался ледяной голос Майкла. Он стоял на пороге, подняв свечу.
Мальчик услышал его и расплакался еще сильнее — он не знал, кто это, он только знал, что маме он не нравится. Он почувствовал, как растерянно бьется сердце мамы, и закричал от страха — неожиданно сильно, громко.
— Не надо, милый, не надо, — мама отвернулась от этого человека и поцеловала мальчика.
«Майкл, ну как ты можешь, это ведь твой сын, ему плохо, он болеет, — глядя на обиженно плачущего сына, скрывая слезы, сказала Мэри. «Сейчас он успокоится, да, мой славный?»
— Я сказал, заткни его, — Майкл резко дернул жену за руку. Она прижимала орущего младенца к себе, и Майкл, посмотрев на посиневшие губы, на маленькое, искаженное рыданиями лицо, — вырвал ребенка из рук Мэри, грубо его встряхнув.
— Мама! — успел подумать мальчик, а потом вокруг не осталось ничего, кроме боли и крика.
«Это не я кричу, — понял он, и уже больше ничего не слышал.
— Нет! — Мэри бросилась к сыну, которого Майкл, как куклу, бросил в угол комнаты. «Нет, мальчик мой, мой Николас, нет, не надо!»