Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Что это получится, товарищ… – она указала на пряжу, – кофточка… – Надя сухо ответила:
– Одеяльце. Читайте, не прерывайтесь… – в окна бил холодный дождь. Она слушала успевший надоесть голос:
– Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища.
– Вот могила старого смотрителя, – сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом.
– И барыня приходила сюда? – спросил я.
– Приходила, –
Наде показалось, что голос девушки дрогнул. Подняв голову, она вгляделась в склоненное над книгой, сосредоточенное лицо:
– Она не плачет, ерунда. У комитетчиков нет чувств, они не люди. Я хлюпаю носом, доходя до этого места, но она замешкалась с чтением, русский ей не родной язык… – Надя внезапно поинтересовалась:
– Вы, наверное, скучаете по родителям, товарищ Дора… – девушка отпила кофе:
– Я сирота… – карты сами собой ложились на нужные места:
– Сирота, как мы… – Надя скрыла вздох, – но мы хотя бы можем прийти на могилу мамы. Об этом отец позаботился, если он вообще был нашим отцом… – ей пришло в голову, что их настоящий отец мог погибнуть на войне:
– Или его арестовали и расстреляли на Лубянке, а он… – Надя сжала зубы, – он забрал себе маму, как боевой трофей. Это называлось походно-полевая жена… – она помнила болтовню зэка из персонала виллы:
– Мы тогда были детьми, но я ничего не забыла. Они говорили, что мама не жена отца, а его любовница. Мы можем никогда не узнать имени нашего настоящего отца, не прийти к нему на могилу… – девушка велела себе не жалеть фальшивую Дору:
– Неважно, сирота она или не сирота. Но я ее не убью, мне только надо, чтобы она мне не мешала… – Надя все хорошо продумала, Она отрепетировала свои движения, делая вид, что изучает переплеты книг:
– Словно я ставлю танец, – усмехнулась девушка, – но так оно и есть. На сцене ни один шаг не тратится впустую. Здесь мне тоже нельзя терять время… – у нее еще ни разу не сходился этот пасьянс. Аня наставительно говорила:
– Ты слишком торопишься. Я делаю все аккуратно и видишь, у меня все получается… – Надя склонялась над ее плечом:
– Куда тебе столько детей, – весело отзывалась она, – ты, что, претендуешь на орден матери-героини… – детей у Ани выходило шесть человек:
– Три мальчика и три девочки, – последняя карта улеглась в раскладку, – но у меня тоже все сошлось, в первый раз… – Надя водила пальцем по картам:
– Мальчик и девочка… – она представила себе малышей, лет трех, держащихся за ее руки:
– У мальчика темные волосы, как у меня, а малышка рыжеволосая, как он…
Надя заставила себя не думать о докторе Эйриксене. Девочка носила пышное тюлевое платьице и трогательные туфельки, вьющиеся кудри украшала диадема. Голубоглазый парнишка, с веснушками вокруг носа, тащил на веревке игрушечный грузовик. Малышка с глазами цвета каштана прижимала к груди плюшевого медведя. Надя разозлилась:
– Решила, так делай. Пасьянсы ерунда, ребенок не должен жить. Я не сломаю свою судьбу в угоду Комитету… – она не хотела превращаться в приманку для маэстро Авербаха:
– Может быть, это и его младенец… – Надя незаметно потянулась за спицей, – но какая разница? Потом они заставят меня родить еще раз, чтобы крепче привязать Авербаха к себе. Я не племенная корова в колхозе, мое тело не принадлежит СССР… – спица легонько кольнула ладонь. Надя безмятежно завела руку за спину:
– Надо увеличить громкость, чтобы охранники ничего не услышали… – радиола бубнила бесконечные речи делегатов съезда. Надя невинно попросила:
– Можно сделать громче? Кажется, передают что-то интересное… – библиотеку наполнил гремящий голос диктора:
– Заслушайте отрывок из резолюции съезда, в ответ на предложение первого секретаря Ленинградского Обкома КПСС, товарища Спиридонова:
– Серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В. И. Ленина… – фальшивая Дора замерла, шевеля губами:
– Решение было принято единогласно… – добавил диктор, Надя велела себе:
– Сейчас, пока у нее голова занята переводом с русского…
Она едва успела подняться. Резкая боль скрутила живот, на лбу выступил холодный пот. Сердце зашлось в прерывистом стуке, перед глазами встала темнота. Цепляясь за диван, чувствуя, как по ногам течет кровь, Надя сползла на ковер.
Густи попросила шофера высадить ее на Театральной площади, рядом с ЦУМом:
– Я вернусь в посольство пешком, – небрежно сказала она, – день выдался хороший… – после туманного утра тучи разошлись. Над Красной площадью, утопающей в кумачовых лентах, в портретах Ленина, Маркса и Энгельса, неслись белые облака. За обедом в скромной столовой для посольского персонала они говорили о новостях из Берлина:
– Пока американцы не двинули танки к зональной границе… – Густи поймала свое отражение в зеркальце шофера, – может быть, тете Марте удастся ее миссия, все обойдется…
Она сейчас не могла думать о Берлине или о Москве. После возвращения с мессы, сидя у приемника, Густи переводила со слуха речи делегатов съезда и резолюцию Центрального Комитета:
– Хрущев выкидывает Сталина из Мавзолея и переименовывает все, что еще не переименовали, включая Сталинград… – девушка изо всех сил старалась не показать волнения. За обедом, невозмутимо болтая с коллегами, девушка заметила, что ей надо пройтись по магазинам:
– У моего кузена скоро день рождения… – никто в посольстве не стал бы разбираться в десятке ее кузенов, – я хочу отправить подарок с ближайшей почтой… – подарку в Лондоне тоже никто бы не удивился:
– Словно я поздравляю их с годовщиной революции, – поняла Густи, – но я часто присылаю русские сувениры для семьи… – девушка напоминала себе зверя, скрывающегося от охотников. По дороге в ЦУМ она говорила с шофером о пустяках:
– Надо же, – заметил водитель, – с утра нас пасли, а сейчас они словно не заметили лимузина… – ни одна машина из дежуривших на площади не двинулась с места. Густи знала, почему «Волги» не заводили моторы: