Верховники
Шрифт:
«Что же о наших верховных говорить? — пронеслось в голове Василия Никитича, — На одного честного Голицына всегда найдётся десяток мздоимцев. Да ежели рассудить, и не было у нас на Руси ни рыцарей, ни аристократии. Что дворяне, что бояре — все мы малые и большие холопы великого государя!» Василий Никитич заёрзал в кресле, как на раскалённых угольях, но Голицын словно не замечал его нетерпение, приводил свои сильные резоны.
— Возьмём царствование солдатки Екатерины Алексеевны... Вам, как члену Монетной конторы, ведомо, что самый большой расход сей самодержицы, семьсот тысяч рублей, произошёл от покупки венгерских и шампанских вин, до которых
— Мотовство государыни мне, конечно, известно, — молвил Татищев осторожно. — За последний год её правления потрачено было шесть с половиной миллионов рублей при общем доходе государства в шесть миллионов. Отсюда и порча серебряных монет, и выпуск лёгких медных денег произошли! — Татищев, как и Голицын, близко к сердцу брал государственный интерес.
— Да эта императрица всем нам показала, что где госпожа самодержица, там и господин дефицит! — едко рассмеялся князь Дмитрий. — Хорошо ещё для российской казны, что матка-солдатка недолго царствовала, утонула в море разливанном. А то ведь подходил последний час, когда армии и флоту платить было уже нечем, а во дворце знай песни поют! — Бывшему президенту Камерц-коллегии Дмитрию Михайловичу памятен был тот день, когда казна оказалась совсем пустой и платить офицерам флота и армии и впрямь было нечем. — Выход нашли тогда, отпустив часть офицеров по домам, для исправления имений. Да и матушка-самодержица в последний час испугалась, сократила расход на венгерское. Правда, на другой же день заказала данцигские устрицы... — Голицын усмехнулся при сем воспоминании, снова прочно уселся в кресло напротив собеседника.
— Я согласен, что особа женского полу на троне вынуждает ввести некие ограничения на самодержавную власть... — поспешил заявить Василий Никитич. — И мой прожект те ограничения включает.
— Но ваш прожект разрушает Верховный тайный совет, то есть власть исполнительную.
— Власть исполнительную я полагаю передать Сенату, снова вернув ему титул Правительствующий, — молвил Татищев, только сейчас осознав, по какому тонкому льду несутся его санки. Шутка ли — выходит, он предлагал действующему правительству прямую отставку. А с властью не шутят! Вишь как Голицын гордо вздёрнул голову, отрезал:
— Сенат — верховный суд империи, и токмо! Разрушать Верховный тайный совет — нарушать принцип разделения властей! Мой принцип!
Да, с властью не шутят! А он, Василий Никитич, похоже, положил голову в пасть льву! Татищев беспокойно завертелся, затем спросил:
— Ежели высшая палата будет состоять из дворян, то из кого же составится палата низшая?
— Из купечества и посадских людей.
— Как в Англии? — уточнил Василий Никитич.
— Да, как в Англии и Швеции... — задумчиво ответил князь Дмитрий. — Мне кажется, — продолжал он с нежданным для Татищева внутренним жаром, — из всех народов англичане самый счастливый и достойный зависти. Их жизнь не может быть жертвою порочных страстей другого, их имущество защищено от всякого насилия.
А Василий Никитич за окном княжеского кабинета увидел вдруг огромную заснеженную страну: от Петербурга до Камчатки. Управлять этой махиной так же, как маленькой Англией? Нелепица, нелепица!
— Англичанам нечего бояться ни немилости монарха, ни ненависти министров и куртизанов! —
«А как вы крепостного мужика-то впишете в свою конституцию, ваше сиятельство? — усмехнулся про себя Татищев. — Мужику не конституцию, мужику, дабы он не бунтовал, вера в царя-батюшку потребна!
Нет, Россией всегда будут управлять не законы, а персоны, хотя персона женского полу на престоле и неудобна. Ох неудобна...» Василий Никитич вспомнил ходившие уже по Москве слухи о Бироне и его влиянии на Анну. Он мысленно перекрестился на образ Святого Филиппа в старинном киоте.
Ведь Святой Филипп Русской Православной церкви — это в миру убиенный опричниками Ивана Грозного знатный боярин Фёдор Колычев. Бесстрашный и гордый человек, восставший против безмерных казней и мучительств.
«Да, у потомков бояр с самодержавством давние счёты...» — подумал Василий Никитич, отводя глаза от пламенного взора Святого Филиппа.
— Вот вы человек умный, способный, а в чинах ходите средних. Несправедливо! — Князь Дмитрий с едва прикрытой хитрецой взглянул на лобастого Татищева, положил ему руку на колено и продолжал доверительно: — А ведь вы, Василий Никитич, — да, Татищев не ослышался, сей гордый верховник назвал его как равного, по имени-отчеству, — принадлежите к славному роду смоленских Рюриковичей, коий не уступает самым вельможным фамилиям нашего государства.
Василий Никитич даже покраснел от удовольствия.
— Вы начали ныне, Василий Никитич, работу над историей отечества и, как никто другой, знаете законы политики и народные начала. Так что же мешает вам принять мой прожект и взять назад свой собственный? Ведь в главном-то, в крепкой узде для самодержицы, мы с вами согласны.
«Согласен-то согласен, ваше сиятельство, но всё дело в том, кто эту узду в руках будет держать! — подумал Татищев. — В нынешнем Верховном тайном совете четверо Долгоруких! А фамилия бывших временщиков многим — кость в горле! Да и мне самому памятно бесчестие от Ваньки Долгорукого!» Но вслух Василий Никитич эти соображения не высказал. Он любезно улыбнулся старому князю и дипломатично спросил, какое место тот отводит в своём прожекте немцам.
Князь Дмитрий вспыхнул:
— Речь идёт о способах правления Россией, так при чём тут немцы? А впрочем, всем ведомо, что немцы рады бы оставить нас пребывать в прежнем рабском состоянии.
— Немец смеётся там, где русский караул кричит, ваше сиятельство! — поддакнул Василий Никитич.
— Точно так! Все нынешние беды России от соединения противного чиновного племени с остзейскими выходцами.
Татищеву показался вдруг ужасно одиноким этот чудаковатый старик, который один идёт против твёрдо укоренившегося в России мнения: куда нам без немцев? Течение политической беседы прервала любимая десятилетняя внучка старого князя, Наталья, ворвавшаяся в учёный кабинет с громким криком:
— Дед, ты не забыл обещаньице?! Ночной лов, ночной лов, выходи, рыболов! — Лукаво кося на гостя, девочка закружилась на одной ножке.
И Василию Никитичу открылся ещё один Голицын — нежный и заботливый дед. Смущённо разводя руками и посмеиваясь, князь Дмитрий пояснил Татищеву:
— Каюсь, каюсь! Обещал сегодня внукам вечернюю забаву — рыбу ловить из проруби! Придётся исполнить. Не желаете ли составить компанию?
— Конечно, он желает! — весело решила за Татищева девочка, и скоро весь дом уже заходил ходуном.