Весна (Дорога уходит в даль - 3)
Шрифт:
Лаборй подхватывает эти крупицы и по ним восстанавливает события так, как они имели место на самом деле. Лаборй - это главная карта в деле Дрейфуса!..
Все прощаются с Марией Ивановной, благодарят ее. Шутка ли, какие интересные вещи она рассказала!
Сейчас папа повезет ее и Алешку в город.
Я прощаюсь с Алешкой. Удивительное дело! Ни словом мы с ней не перекинулись, да и почти весь вечер она молчала. Но мне понравилась она смуглая, неулыбчивая, молчаливая.
– Жалко, что ты так скоро уезжаешь!
– И мне жалко, - кивает Алешка.
– Я бы с тобой дружила...
–
– И я с тобой тоже.
– И Алешка вдруг улыбается такой же светлой и доброй улыбкой, как ее мать.
– Ты археологом хочешь быть?
Алешка становится серьезной.
– Раздумала, - отвечает она решительно.
– Мне теперь, после Ренна, другого захотелось... Хочу быть юристом, адвокатом.
Как Лаборй... Спасать невинных людей. Ведь хорошо?
– Хорошо!
– соглашаюсь я от души и вдруг обнаруживаю в себе новое призвание: я тоже хочу быть юристом, как Лаборй, и спасать невинно осужденных!
Так зарождается у нас с Алешкой неосуществленная дружба.
Таких будет еще в жизни много... Но эта - первая! Потому и запоминается навсегда.
За дружеским прощанием никто из нас не заметил, как по ступенькам балкона поднялся дедушка. Смотрю на него - и пугаюсь. Никогда я дедушку таким не видала. Не красный, каким он бывает, когда рассердится, а серый, обмякший, как игрушечный шарик, из которого вытекла часть наполнявшего его газа...
Дедушку усаживают, предлагают горячего чаю, холодного молока, он отнекивается молча, одним отрицательным движением головы. Все смотрят на дедушку вопросительно, с тревогой - что случилось?
А он все молчит и только смотрит на нас так печально, словно ему очень не хочется ударить нас дурной вестью.
– Да ну же, папаша!.. Что с тобой?
– спрашивает папа.
И дедушка отвечает негромко:
– Сегодня утром в Ренне убили адвоката Лабори...
Глава седьмая. ФИНАЛ ТРАГЕДИИ
Назавтра выясняется, что известие это хотя и не совсем ложь, но и не совсем правда: Лабори не убит - но он ранен.
Об этом мы узнаем рано утром, еще до получения газеты, от Шнира и Разина (они приходят ко мне на урок трижды в неделю). Их словам можно верить, они-то ведь знают: пришли прямо из типографии, где набирали сегодняшний номер газеты. Они сами читали телеграмму. "Вчера утром в Ренне, когда Лабори направлялся в суд, к нему подошел на набережной незнакомый человек и выстрелил в него из револьвера. Лабори упал. Стрелявший скрылся. Полиции не удалось его найти".
– Искали они его, как же!
– говорит Степа со злобой.
– Они, наверное, сами и напустили убийцу на Лабори: "Вон того, высокого, с лысиной,видишь? Убей его!" А потом, после выстрела, притворились, будто ищут убийцу, закудахтали: "Где он?
Где он? Дайте его сюда! Уж мы его!.."
– В телеграмме сказано, - вспоминает Шнир, - Лабори ранен легко.
– Дедушка!
– вдруг вспоминаю я.
– Надо дедушке сказать, что Лабори не убит.
– Дедушке?
– весело переспрашивает Степа.
– Ваш дедушка уже сегодня в шесть часов утра прибежал к нам в типографию узнать, что и как! Услыхал, что Лабори жив, чуть в пляс не пустился!
Рана Лабори оказалась легкой: к концу недели он уже снова появился в суде. Дрейфусары встретили его овацией. Антидрейфусары - звериным ревом и градом угрожающих писем: "Если ты, мерзавец, не уберешься из Ренна, тебе не жить! Прикончим - На этот раз, будь спокоен, не промахнемся!"
Процесс в Ренне продолжается. С прежним блеском ведет защиту Лабори. Но чем дальше, тем все более становится ясно: дело безнадежное. Дрейфуса осудят вновь.
– Как вы не понимаете?
– ворчит на нас дядя Мирон.
– Чего можно ожидать от кастового суда?
– А что это - кастовый суд?
– спрашиваю я.
– Ну, как бы тебе это получше объяснить? Понимаешь, есть правильный суд и неправильный. В правильном суде рассуждают так: вот этот человек поступил против закона, значит, он виноват и должен быть наказан. Кто бы он ни был, все равно - он совершил преступление, его надо наказать. Но мы живем в кастовом обществе. И у нас важно не самое преступление, а то, кто его совершил. Если преступник из высшей касты, его оправдают. Если невинный - из низшей касты, его осудят...
– Это очень плохо! Ужасно!
На следующее утро я, конечно, передаю Степе и Шниру слова дяди Мирона. Они понимающе переглядываются, и Шнир говорит мне серьезно:
– Ваш дядя, конечно, образованный человек. Но вот, понимаете, есть такие вещи, которых не знают и образованные люди! Ваш дядя сказал вам не самую правду, а только "около правды". Каст нету, есть классы. Подробно об этом вы узнаете в свое время - может быть, даже скоро. А пока вам надо знать одно: правящий класс всегда прав - ив жизни, и на суде. А угнетенный класс всегда считается неправым...
– А нельзя сделать так, чтобы этого безобразия не было?
– допытываюсь я.
– Можно, - отвечает Шнир, снова переглянувшись со Степой.
– Люди борются за это. Это называется "классовая борьба"... Понимаете?
Процесс подходит к концу. И уже ни у кого нет надежды, что он завершится благополучно для Дрейфуса.
Кончается и лето. Скоро начнутся занятия в институте.
Большой куст орешника под нашим окном в ветреные дни уже не просто шуршит ветвями, словно что-то бормочет, - нет, теперь ветви его стучат в стекло твердыми ореховыми "лапками". В каждой такой лапке от одного до пяти светлых пальчиков-орешков, иногда и больше. Лапки стучат в стекло они зовут в лес, в поход за орехами.
Мы так устали от целого месяца волнений, - а что-то сегодня там, в Ренне?
– от газет, от разговоров и споров (у нас, по обыкновению, с утра до вечера толпится взволнованный народ), - что иногда рады отдохнуть от всего, уйти в лес за орехами. Мама просто гонит меня, Леню и приходящих ко мне подруг:
– Довольно вам тут слоняться среди взрослых! Ступайте в лес! Собирайте орехи!
28 августа мы уходим в ореховый поход: Варя, Маня с Катюшкой, Леня и я (Лиды Карцевой с нами нет - мама ее заболела, папа увез маму за границу, а Лиду отправили до конца каникул в Петербург, к теткам-писательницам).