Виктор Вавич (Книга 2)
Шрифт:
– Да позвольте, - вдруг лающим голосом крикнул на всю канцелярию Башкин, - что у вас тут делается! Где телефон?
– - Те-ле-фон! Те-ле-фон!
– - зашагал саженными шагами Башкин. Он шагал из стороны в сторону, грубо, не сгибая коленки, и кричал, поверх голосов: Те-ле-фон!
На минуту все стали. Дворник шевелил густой бровью и следил за глоткой Башкина.
– Телефон!
– вдруг закричал арестованный и рванулся от городовых.
Вавич выскочил из-за барьера:
– Какой, какой вам телефон, к чертовой матери?
– Я знаю! Номер!
– кричал Башкин, как на площади.
– И вы все! его знаете! Этот номер - два! семьдесят три! И этого человека я тоже! Тоже знаю!
– и Башкин тыкал в воздухе пальцем, и хлипкая рука извилисто качалась в воздухе.
Вавич заметил, что городовой, что держал за рукав арестованного, вдруг замотал головой, нахмурив брови, звал Вавича подойти.
– Вы стойте, не орите!
– Вавич дернул Башкина за плечо. Башкин весь мотнулся в сторону.
– Не орать!
– топнул Вавич ногой.
И вдруг Башкин побежал, побежал обезьяньей припрыжкой, прямо к телефону, что висел за барьером на стене у стола.
Он вертко снял трубку и завертел ручку звонка. Он кричал раздельно, не перестав еще вертеть:
– Два семьдесят три!
Вавич нагнал, стоял над ним, занес руку, но Башкин уже кричал:
– Карл Федорович! Узнаете мой голос? Да-да-да! Совершенно так: я, я, я! Я в участке, надо, чтоб немедленно освободили меня и еще человека, который мне нужен. И прикажите этому кавалеру, чтоб руки, руки подальше... Хорошо! Ровно в пять! Передаю!
И Башкин, не глядя, сунул трубку в подбородок Вавичу и кривым шагом отшагнул вбок.
Вавич ясно услышал твердый гвардейский голос:
– Говорит ротмистр Рейендорф! Отпустить лично мне известного господина Башкина и другого арестованного, которого укажет.
– Слушаю, - всем духом рванул Вавич. Каблуки он держал вместе и стоял перед телефоном прямо. Он простоял еще секунду, хоть слышал, как обрезала глухота телефон. Бережно повесил трубку. Обернулся на Башкина и покраснел и почувствовал, как поплыл из подложечки жар в грудь и выше, и взяло за горло. Вдруг сел за стол, сказал сухим шершавым голосом: - Записать... паспорта.
Он взял ручку и давил ее в пальцах и шептал:
– Нахал... сукин ты сын... нахалище какое. И не писал и хотел со всей силы вонзить перо в бумагу, в казенную книгу, и сам не заметил, как взял ручку в кулак.
– Думать не надо, очень просто, - певуче говорил Башкин. Он взял измятый паспорт, что лежал поверх грязного узелка, и, плюнув в пальцы, отвернул:
– Вот: Котин Андрей Иванов, а я Башкин Семен.
– Башкин взял с барьера свой паспорт и, высоко задрав локоть, совал паспорт в карман.
– Так и запишите. Берите ваши вещи, голубчик, - обернулся Башкин к арестованному.
– Пустить?
– буркнул городовой.
Вавич деревянно мотнул головой, все глядя в линованную книгу.
– Боже мой, голубчик, что с вами сделали. Извозчика, извозчика! Сходи за извозчиком, - подталкивал Башкин дворника.
У арестованного тряслись руки, узелок прыгал, он не мог его держать.
– Пойдем, пойдем, пойдем, - скороговоркой выдыхал он. Он держался за Башкина, вис на нем.
Башкин бережно поддерживал его за талию.
Городовой у входа толкнул дверь.
Вавич нажал; хрустнуло с брызгами перо, и Виктор повернул его яро, со скрипом.
– Пшли!
– крикнул он городовым.
Дать
ВАВИЧ сидел и слышал только, как шумела кровь в ушах и билась жила о крючок воротника. Дверь взвизгнула, шлепнула, он не глянул и все еще давил кулаком в бумагу, потной горячей рукой. И только на шаги за барьером оглянулся Виктор. Все еще с яростью в глазах глянул на старого надзирателя Воронина. Воронин устало сел и брякнул шашкой, жидкой, обмызганной.
– Фу, туды его бабушку!
– Воронин тер рукавом шинели лысый лоб, а шапка слезла за жирный затылок. Он повесил локти на спинки стульев и мотал круглой головой с сивыми усами.
– Нынче дома спать не будем!
– и дохнул в пол, как корова.
– Не-е, голубчики, не будем.
Виктор осторожно положил ручку за чернильницу и сказал сиплым шепотом:
– Военное положение?
– Да, да... дурацкое положение, сукиного сына, - мотал головой Воронин, - расходилось, размоталось, и черно, черно, сукиного сына... от народу черно... чернота, сукиного сына, на улице. И одернуть некому, руки нет, - и Воронин помял в кулаке воздух, - и телеграммы не подать. Побесилось все... и грязь, сукиного сына, - и Воронин выставил из-под стула забрызганное грязью голенище.
И вдруг резко затрещал звонок телефона. Вавич вскочил, Воронин поправил фуражку.
– Слушаю, Московский!
И вот из трубки забил в ухо резкий, как скрежет, голос: убили городового на Второй Слободской. Немедля послать наряд, двадцать человек из резерва, к месту. По постам приказ - с девяти чтоб никого на улицах, кто приблизится - палить без окрика. И патруль с винтовками, и меньше пяти не посылать! Для охраны участка...
Вавич не расслышал густого голоса за треском трубки.
– Что-с?
– Слушать!
– загремело в трубке.
– Для охраны придет полурота, разместить; кухню во дворе, командира в кабинете пристава.
Теперь только Вавич узнал голос помощника пристава и в уме увидел черные деревянные усы и крепкий черный взгляд.
– Слушаю!
– крикнул Вавич.
– Что? Сам?
– вскинулся Воронин.
– Помощник, - сказал Виктор и перевел дух.
– Он дельный, дельный. Что там?
– Городового убили на Слободке, и чтоб после девяти стрелять без окрика, если кто будет приближаться.
– Царство небесное!
– снял Воронин картуз и боязливой рукой перекрестился.
– Вот сукиного сына!
– сказал злобно Воронин, глазки белесые ушли за брови, и он оглядел пронзительно всю канцелярию.
– Ах так, распротуды вашу бабушку, - он хлестнул свистком на цепочке по шинели, - так вы, туды вашу в кости.