Виктор Вавич (Книга 2)
Шрифт:
– А раньше ты что был?
– улыбаясь, говорил Израиль и поворачивался за шагами.
– Ничего? А ты читать умеешь? Русский! А читать по-русски умеешь? Нет? Приходи, я тебе научу.
Мальчишки зашлепали по грязи прочь.
– Жи-ид!
– тоненькими голосами крикнули из темноты.
– Дураки какие!
– шептала громко Тая.
– Мерзавцы этакие.
Израиль стоял у своих ворот.
– Что? Они себе мальчики, а их научили. Им скажут, что евреи на Пасху русских мальчиков ловят и кушают, так они тоже будут верить.
– Фу, фу!
– отряхивалась Тая.
– Мне один образованный человек говорил, что он таки наверное не знает или это правда, - смеялся Израиль, - ей-богу: адвокат один.
– Нет, нет, - отмахивалась Тая рукой, и шевелились в кастрюльке яйца, - нет! Никогда! Ни за что! Ни за что на свете!
– она говорила, как заклинала; собачка тявкала за воротами.
– Слушайте, идите домой!
– сказал Израиль.
– Нет! Никогда!
– все твердила, вытверживала Тая. Израиль осторожно брал кастрюлю, Тая крепко, судорожно жала ее к себе и махала свободной рукой:
– Нет! Ни за что!
– Придете другой раз, днем. Я вам поиграю. Нет, в самом же деле, сейчас поздно.
Тая вдруг остановилась. Она передала кастрюльку.
И вдруг поцеловала Израиля в руку. Поцеловала быстро, как укусила, и бросилась прочь бегом по мосткам.
– Хода, Митька!
– визгнул мальчишка. Испуганные ноги дробно затопали впереди. Тая толкнула калитку.
– Жи-дов-ка! довка!
– крикнули в два голоса ребята.
Марья Ивановна
ИЗРАИЛЬСОН сразу не понял, что это сделала барышня. Но потом крепко обтер руку о шершавое пальто и бормотал на ходу:
– Это уже нехорошо. Это уже не надо. Ей-богу, славная барышня.
– И он еще раз обтер руку. Легким воздухом носилась в голове Таинька, пока Израильсон кружил по винтовой лестнице и легко, воздушно прискрипывали ступеньки. Израильсон нащупал стол. Зажег свечку. Дунул на спичку и сейчас же засвистел - тихо, чуть задевая звуком тишину.
На холодной стене над кроватью папа и мама на карточке. Папа в сюртуке, белая борода. Сидит, расставя коленки, а рядом мама в черной кружевной шали. У папы один глаз прищурен, будто он приготовился к удару, но твердо глядит вперед, а у мамы испуганный вид, и она жалостливо смотрит, будто видит что-то страшное. Израильсон как будто в первый раз увидал эту карточку. Он взял со стола свечку и близко поднес к карточке. Он перестал свистеть.
– Что, старики!
– кивнул Израильсон карточке.
– Боитесь, что Илюша крестится?
– сказал он по-еврейски.
– Да?
– Он прислушался - скрипели осторожно ступеньки.
"Если она, - думал беспокойно Израильсон, - сейчас же отведу домой; хорошо, я пальто не снял", - и он протянул руку к котелку. Дверь медленно отворилась, просунулась голова в платке.
– Вам записка, - зашамкала старуха, - с утра еще, позабывала все сказать. За делами, за этими, все забудешь, - и она протянула Израильсону сложенную бумажку.
Израильсон выпустил воздух из груди.
"Илюша, - стояло в записке, - есть дело: приходи, проведем время. Будет Сема и приведет М.И., ей-богу, приходи.
Натансон".
– Вы яиц, вижу, достали, - голосом подкрадывалась старуха.
Израиль уже напялил котелок.
– Берите пяточек, берите и свечку задуйте, умеете? Нет? Залейте водой!
Старуха костлявыми пальцами выгребла яйца и смеялась угодливо.
Израильсон весело застукал по лестнице. Он свистел веселое навстречу ветру и шел, загребая правой ногой.
У виолончелиста Натансона в маленькой комнатушке было дымно - на этажерке крикливо горела керосиновая лампа без абажура. Вокруг письменного стола гомонили задорные голоса:
– Мажу, тьфу - гривенный!
– раскатился актерский голос. На диванчике переливами хохотала девица, двое мужчин тесно зажали ее меж собой.
– Марья Ивановна! На ваше счастье можно купить?
– кричал кто-то от стола.
– Марья Ивановна, вас спрашивают, - толкали соседи девицу, спрашивают: можно вас купить? Это не я, это там спрашивают!
– Илюша!
– крикнул хозяин, но вслед за Израильсоном вошел высокий сухой человек.
– Ура! Познанский!
– все весело вскочили. Но Познанский пожевал сухими бритыми челюстями и, не снимая шляпы, молча поднял руку.
– Внимание, господа!
– он обвел всех блестящими глазами. На лицах всех застыло ожидание смешного.
– Господа!
– строго сказал Познанский.
– Сегодня, сейчас даже, ко мне прибыл человек из Екатеринослава, - лица гостей потухали.
– Он приехал с последним поездом, поездов больше не будет. Так он говорил, что в Екатеринославе уже началось...
Лица стали тревожны, только кое-кто еще надеялся на шутку.
Познанский сделал паузу.
– Ну а что же началось?
– раздраженно сказал хозяин и передернул плечами.
– Все стало!
– провозгласил Познанский.
– Тьма в городе. По улицам ездят казаки! На телеграфе войска! На вокзале драгуны. В театре митинги. Разгоняют нагайками. На окраинах стрельба Настоящая стрельба, господа! Познанский замолчал и водил торжествующими глазами от лица к лицу.
– Здесь тоже бастуют, - сказал хозяин. Он держал на ввернутом штопоре пивную бутылку.
– Здесь играют в карты!
– Познанский сделал рукой жест и повернулся к двери.
– Слушай, ты брось!
– хозяин поймал Познанского за пальто. Мужчины торопливо закуривали. Игроки сидели вполуоборот, прижав пятерней деньги.
– Что ж нам делать?
– почти крикнула Марья Ивановна.
– Что же делать?
– поправив голос, повторила она. Все заговорили тревожным гулом.
– Надо что-нибудь делать, господа!
– говорил Познанский, разматывая кашне.
– Мы же не можем стрелять, мы же стрелять не умеем, - говорил актер с толстым обиженным лицом.