Виктор Вавич (Книга 2)
Шрифт:
Вавич замолк, глядел на прапорщика, глядел и Воронин всем лицом.
– Сволочи!
– вдруг крикнул прапорщик и вышел в дверь.
Воронин и Виктор бросились к окну. Прапорщика на улице не было видно.
В городе было тихо, и только изредка лопался легкий выстрел, будто откупорили маленькую бутылочку.
Суматра
БАШКИН шел с Колей по мокрому тротуару. Улица была почти пуста. Торопливые хозяйки шмыгали кое-где через улицу, озирались обмотанными головами.
А дождик, не торопясь, сеял с мокрого неба.
– Ты воротник, воротник подыми, -
– Давай я тебе расскажу, тебе полезно, вы же проходите сейчас про Зондские острова.
Башкин нагнулся к Коле и взял его за руку выше кисти и крепко держал:
– Так вот: Суматра, Борнео, Ява, Целебес... Тебе не холодно? Да, так это на самом экваторе, он их так и режет.
– Башкин широко махнул свободной рукой.
– Ты слушай, так незаметно все и выучишь. Я тебя хочу выручить... я вот вчера одного человека выручил... Суматра огромный остров.
– Башкин обвел вокруг рукой.
– С Францию ростом, и там заросли тропических лесов, и там в лесах гориллы, понимаешь. Этакая обезьянища, ей все нипочем, никого не боится, идет, куда хочет. На все наплевать. И ни до кого дела ей нет. Живи себе на дереве и ешь яблоки, и никто за ней не подсматривает. Стой, Колечка, слушай. Ты здесь посиди в палисадничке.
Они стояли около церкви.
Мокрая лавочка стояла среди метелок кустов.
– Ты не будешь бояться?
– Чего бояться? Я буду семечки грызть.
– Грызи, грызи, только не уходи, я сейчас. Сию минуту.
– Башкин выпустил Колю и саженными шагами зашлепал по лужам.
– А про обезьяну доскажу непременно, - вдруг обернулся Башкин. Коля махнул кулачком с семечками.
Башкин завернул за угол. Он задержал шаг, оглянулся и быстро подошел к воротам, нагнул лицо к окошечку в железе. Ворота приоткрылись. Башкин с поднятым воротником быстро перешел двор.
В коридоре было суетливо и полутемно. Башкин сбросил калоши и, прижав воротник к щеке, шагал, толкаясь, вдоль по коридору.
Двери распахнулись, и кого-то вывели под руки. Башкин еще крепче прижал воротник.
– Что, зубы у тебя болят?
– спросил жандарм у вешалки.
– Зубы, зубы, зубы, - застонал Башкин и чуть не бегом заметался по коридору.
– Я докладал, - сказал жандарм.
– Сейчас, наверно. Звонок круто ввернул дробь. Жандарм метнулся к двери и сейчас же сказал тугим голосом:
– По-жалуйте!
Башкин криво бросился в дверь и тотчас сел на диван, прижался щекой к спинке.
Ротмистр Рейендорф крикнул от стола:
– Сюда!
– У меня зубы, - говорил Башкин и шел, шатаясь.
– Здесь не аптека, - оборвал Рейендорф.
– У меня пять минут: что такое за звонок вчера? Кто такой? Ну?
– Сейчас не могу, - говорил Башкин из воротника, - сейчас.
– Что, зубы? Не жеманиться. Военное положение, не забывать. Что за фокусы?
– Рейендорф нагнулся, рванул Башкина за угол воротника.
– Ну?
– Я не могу, я еще не уверен, я не выяснил себе, ну, понимаете...
– Не врать!
– крикнул Рейендорф.
– А если это мистификация, то это у нас, брат...
– Ну, просто человек...
– Не мямлить!
– и. Рейендорф нетерпеливо застучал портсигаром по столу.
– Я ж говорю - человек, потому что он человек... из трактира и очень ценный. Он много знает, но, может быть, врет. Люди же врут.
– Ладно, что ж он врет?
– Да вот что рабочие много говорят, но он путает, и вообще еще черт его знает.
– Какой трактир, как его звать?
– Да, может быть, он врет, как его звать.
– Нечего мне институтку тут валять. Как он назвался?
– Рейендорф взял в руку серебряный карандашик и занес над белым сияющим блокнотом.
– Сейчас, сейчас вспомню.
"Надо в обморок упасть... соврать, соврать, соврать. Нет, в обморок".
Башкин сделал блуждающие глаза и завертел головой. И вдруг ротмистр топнул от стола:
– Да не финти ты, сопля!
– он проплевал эти слова и замахнул руку.
– Котин, Андрюша Котин из "Золотого якоря" на Слободке. Это он сказал, но может быть... Он массу ерунды всякой... Рейендорф писал.
– Ерунду, ерунду! Какую ерунду?
– и он хлопал по блокноту.
– Ну!
– Оружие какое-то, чуть не артиллерия, бред какой-то. Рейендорф что-то писал, другой рукой он нажал звонок.
– Коврыгина сюда, - крикнул он, не оборачиваясь, когда в двери сунулся жандарм.
– Да-с! А вы, фрукт, - ротмистр хмуро поглядел на Башкина, допляшетесь! Это что ж? Попыточки укрыть? На цыпочках? Мы с вами не в дурачки играем. Это когда вот идиоты наши раскачивают стены... в которых сами сидят. Завалит, так, будьте покойны, им же первым по лысинке кирпичом въедет! Из-за границы их шпыняют вот этаким перцем.
– Рейендорф цепкой рукой схватил со стола тонкие печатные листы и совал их под нос Башкину. Не узнаете? Ой ли? Да, да - "Искра". Смотрите, первые-то сгорите. Болваны. Вихлянья эти мы из вас вытрясем.
Башкин опять натянул воротник на затылок. Он не знал, что будет. А вдруг пошлет ротмистр за официантом и здесь, сейчас, сделает очную ставку. Уйти, уйти, скорей, скорей, как попало. Попроситься в уборную хотя бы и вон, вон, а потом пускай, что угодно.
– Карл Федорович! Меня там мальчик ждет, на дожде. Я пойду, скажу, чтоб не ждал, он простудится, бедняжка.
– Это что ж за мальчики?
– вдруг снова нахмурился Рейендорф.
– Сейчас не с мальчиками гулять, а дело делать надо живыми руками. Не понимаете еще?
– А, а...
– сказал, запинаясь, Башкин. Он вдруг покраснел, встал: - А вы вот, может быть, не понимаете, господин ротмистр, не понимаете, что мальчик, может быть, важнее, важнее нас с вами! Да! И всего.
Ротмистр насторожился и, не мигая, смотрел нахмуренными глазами.
– Чего важнее?
– и Рейендорф коротко ударом дернул вперед голову. Он придавил глазом Башкина, и Башкин стоял, шатаясь.
– Я говорю, важней для меня, для нас, что ли, - уж слабей говорил Башкин.
– Мальчик проще и правдивей.